Короткий полет

[протопланетное облако]

Никогда не думала, что буду читать фанфик про Флитвика! И не просто про Флитвика, а про маленького Флитвика, и не просто читать, а с таким интересом! Но  vitanga пишет так, что даже читать про пыль у нее было бы интересно. Скопирую свой отзыв сюда:

Создалось полное впечатление погружения в происходящее - как будто я прямо рядом, с ними.
Автору отлично удалось описать проблемную этику отношений: когда не знаешь, кто друг, а кто враг, когда кажется, что про тебя что-то там говорят и плохо думают, и главное - как и указано в содержании - сам не пойдешь первым это обсуждать, ни за что! И вроде сам и умный, и способный, не уг какое-то, но надумываешь себе всякого, а потом оказывается, что все было не так плохо - это мой любимый момент: когда всему, что надумал, есть совершенно другое объяснение, хорошее)
И немного грустно было читать про стремление Филиуса заниматься одним делом, когда мы уже знаем из книг, что его призвание - совершенно другое!
Лучи любви автору за эту идею и за этих персонажей, про которых так-то и не почитаешь нигде!

Продолжение - в комменатриях к оригинальной записи.

01.02.2016 в 02:33

Пишет  WTF Quidditch 2016:

WTF Quidditch 2016: Тексты G - PG-13. Миди, ч.2

Название: Короткий полет
Автор: WTF Quidditch 2016
Бета: WTF Quidditch 2016
Размер: миди, 16147 слов
Пейринг/Персонажи: Филиус Флитвик, Поппи Помфри
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: АУ, 50-ые годы двадцатого века.
Краткое содержание: Проблемы кажутся гораздо серьезнее, когда тебе не с кем поделиться и не у кого спросить совета.
Для голосования: #. WTF Quidditch 2016 - "Короткий полет"



Филиус Флитвик прекрасно помнил тот день, когда все началось.

Впрочем, мало чья голова не удержит в себе дату события, когда оно приходится в точности на твой день Рождения. А, тем более, самый важный день Рождения в твоей жизни — одиннадцатилетие.

Уж в последнем Филиус был уверен.

«Одиннадцать» состояло из двух одинаковых цифр и выглядело на письме куда как более солидно, чем разномастная округлая десятка. За три дня до семнадцатого октября Филиус, перед тем, как запечатать письмо бабушке, не удержался и приписал: «Целую. Твой Филиус. 11 лет», выводя цифру с особой тщательностью. Правда, после того, как сова с письмом улетела, Филиус осознал, что никто лучше бабушки не помнил его возраст, и устыдился собственного вранья, но было уже поздно.

День не обещал никаких сюрпризов ровно до тех пор, пока дед, прокашлявшись от сизого дыма, постоянно струящегося из его трубки, не оторвался от чтения газеты и не спросил:

— Что ты хочешь в подарок?

Это было неожиданно. Подарок на каждый год полагался один и тот же: золотой галлеон, который дед, вручив, тут же забирал обратно и относил в Гринготтс. Так же поступала и вся родня со стороны отца: и тетушки, и дядюшки, и кузины неизменно притаскивали по галлеону, и вечером после их ухода дед тщательно проверял каждый на зуб, сквозь кашель нещадно ругаясь на лепреконские подделки.

Справедливости ради, попадались они не так уж и часто.

Родня матери, не имеющая с миром гоблинов ничего общего, приносила гораздо более веселые подарки, которые после их ухода неизменно отправлялись в помойное ведро. Профессор математики, мистер Биглаф, приходивший каждый вторник, однажды заметил прекрасный маггловский меч, который Филиус вытащил из ведра и спрятал под своим столом, и нажаловался деду на излишнее внимание к дешевым подделкам, и с тех пор к глупым подаркам Филиус не допускался.

Однако все игрушки успешно заменяли монеты, да и предложи Филиус поиграть другим детям во что-нибудь кроме обмена и покупки, его бы, скорее всего, прогнали со двора — он не пробовал, поэтому не знал. Лучшей игрой считалось выторговать себе что-нибудь, достойное занять место на полке в гостиной — за такое дома могли подарить лишний галлеон, а то и два, если вещь была действительно ценной. Правда, и ошибиться было легко: как-то раз Филиус обменял набор для плавки на снитч ручной работы, который красиво переливался на солнце и выглядел в точности как золотой, не обратив при торговле ни малейшего внимания на облупленную со всех сторон желтую краску.

Дед надрал тогда уши так, что они опухли и не уменьшались до самого полнолуния.

Дед считал себя полноценным гоблином и мог затаить обиду надолго, если кто-то неосмотрительно произносил при нем слово «полукровка». У него не было длинных ушей, пальцы были короткие и толстые, как домашние сосиски тетушки Тульды, и, кроме роста, способности быстро посчитать выгоду от любой сделки и длинного, заостренного лица ничто не напоминало о текущей в его венах гоблинской крови. Поговаривали, что за такой долгий срок от этой крови осталась разве только маленькая случайная капля, но Филиус, слушая длинные нотации деда о ценности вещей и важности золота в мире, нисколько не доверял этим слухам.

Филиус считал себя магглом.

Правда, ни одного маггла, кроме родни матери, встретить до сих пор так и не удалось, но Филиус был уверен, что именно в их обществе он станет своим. В Гринготтсе, как и во всей магической части Лондона, магглов особо не было; в их мир вход гоблинам был воспрещен. Дед всегда твердо выполнял этот запрет, пресекая все попытки Филиуса заговорить на эту тему, а на насмешки родни матери утверждал, что первый же мимо проходящий маггл несомненно заметит его гоблинскую внешность.

Сами же гоблины были закрытыми, не приходили в гости друг к другу и не обменивались никакими новостями, кроме необходимых для работы; Филиус, напротив, хотел болтать и болтать без умолку, обо всем на свете: о солнце, встающем по утрам, о прибежавшей на их двор кошке, о сгоревшей у соседей крыше, о... Обо всем, что не имело никакого отношения к звонким галлеонам — болтать так, как болтала родня матери, выходя за порог не слишком гостеприимного дома.

Магов Филиус видел редко, только на работе деда. Они заходили в банк по делам, серьезные, высокие и красивые, кивали коротко и, получив необходимое, тут же убирались восвояси. А Филиус сидел и долго вспоминал их короткие движения палочкой, искрящей зеленым, и шевелящиеся губы, произносившие незнакомые слова.

Дед считал их ленивыми, ни на что не способными без своей палки существами, и каждый раз, упоминая магов в разговоре, кривил губы и подергивал длинным носом, словно вынюхивая что-то дурно пахнущее.

Филиус однажды нашел оставленную в гринготтской тележке палочку — после бешеной и головокружительной гонки по туннелям там забывали многое, даже детей, — и по приходу домой долго махал ею в воздухе, пытаясь добиться хотя бы маленькой искорки. Ничего не вышло — палочка осталась в руках мертвым обрубком дерева, — да и ушам вновь не поздоровилось: дед вошел именно в тот момент, когда совсем не нужно было, чтобы он входил. Палочку пришлось отдать, а вместе с ней оставить все мечты о мире волшебников — полукровок и так принимали с трудом, полукровок без магии не принимали никак.

И тогда Филиус твердо решил, что он маггл.

Не сквиб — в роду не было волшебников. Не гоблин. Не маг.

Маггл.

Правда, деду говорить об этом было боязно, уши все еще болели, но играть с детьми гоблинов с тех пор Филиус отказался наотрез, выбирая вместо этого одинокое гуляние по улицам родного поселения. Профессора исправно приходили каждый день, обучая великому искусству ведения дел, но Филиус слушал мало, глядя на уроках в окно с ежедневно растущей тоской по чему-то недостижимому, крайне далекому от этого дома.

Столь же стремительно росло разочарование в глазах деда.

И когда Филиус уже готов был признать, что все мечты — не более чем глупая трата времени, не приводящая ни к чему хорошему, и стоит серьезнее подходить к учебе, чтобы занять достойное рабочее место в банке, дед оторвался от газеты и спросил:

— Что ты хочешь в подарок?

И вот тогда все и началось.

*****

Филиус растерялся и окинул взглядом сгорбленную фигуру деда в кресле-качалке, окутанную густым вонючим дымом от трубки. Дед раскачивался туда-сюда, отчего кресло издавало неприятный, но привычный за много лет скрип, и, кажется, не шутил, хотя его вообще сложно было заподозрить в излишней тяге к шуткам.

— Галлеон, — сказал Филиус.

Удивление от вопроса скрыть не получилось.

Дед фыркнул и надолго раскашлялся. Филиус, полагая, что тема подарков себя исчерпала, вернулся к своим размышлениям, но дед, прочистив горло, неожиданно продолжил:

— Запоминающееся, болван. Галлеонов у тебя и так хватает.

Филиус изумленно замер. Галлеонов — хватает? Невозможное утверждение!

— А что можно?

— Я не знаю, чего ты хочешь, — раздраженно сказал дед. — Те маггловские подделки... игрушки. Ты хочешь игрушку?

Если бы такой вопрос задали год назад, Филиус бы не сомневался в своем желании и непременно выпросил бы себе и меч, и большую красную штуку на колесах, и много чего, но сейчас все это казалось уже ненужным и бесполезным хламом.

— А если не вещь? — осторожно уточнил он.

— Что именно?

Филиус пожал плечами и задумался. Дед точно не шутил, и такую возможность Филиус упускать не собирался. Желаний было много, желания были разные, и выбрать одно представлялось делом довольно сложным.

— Хочу поехать к бабушке до зимы, — решился он после тягостных раздумий.

У бабушки всегда пахло свежей выпечкой и корицей, и не было десятка профессоров, ежедневно приходящих в дом. Филиус вспомнил, что несколько минут назад всерьез решился взяться за учебу, поругал сам себя, подумал еще и пришел к выводу, что месяц ничего не изменит.

Учеба может подождать. Совсем чуть-чуть.

Дед странно запыхтел, то ли засмеялся, то ли расфыркался, хотя ничего смешного Филиус не сказал.

— Она скоро надоест тебе больше, чем я, — непонятно произнес он и ненадолго замолчал, раскуривая затухшую трубку. — Выбери что-нибудь другое. Дерзай, пока я не передумал.

Филиус разочарованно вздохнул, перебрал в голове оставшиеся желания и вдруг почувствовал, как сильно забилось сердце в груди. Это было глупо и не стоило даже надеяться на исполнение, но так хотелось хоть одним глазком, хоть на один день...

— Хочу в маггловский Лондон, — ляпнул он прежде, чем успел прикусить язык, и тут же накрыл уши ладонями.

Взгляд деда потяжелел; кресло заскрипело со страшной силой от быстрых раскачиваний, и Филиусу стало не по себе. Молчание надолго повисло в воздухе, и пришлось неподвижно застыть на месте, чтобы не навлекать на себя лишний гнев.

— Зачем? — наконец спросил дед, поднимая голову.

Филиус замешкался.

— Я знаю, зачем, — сам себе ответил дед, и его глубоко запавшие глаза сверкнули раздражением. — Думаешь сбежать и остаться там?

— Нет! — испугался Филиус. — Куда сбежать?

— Думаешь, я же вижу. Ты всегда был мечтателем, таким же, как твоя покойная матушка. Полагаешь, что именно там твое место — среди безмозглых кретинов, не способных отличить галлеон от сикля?

— Я просто...

— Ты просто маленький идиот. Маленький, ничего не понимающий идиот. Твое место среди гоблинов! Ты — гоблин!

— Я не...

— ГОБЛИН! — взревел дед, отбрасывая трубку на стол, и дымящийся табак разлетелся по всей комнате. — Магглы никогда не примут тебя в своем мире, никогда, слышишь меня, болван?

Кресло скрипело все жалобнее, и Филиус всерьез перепугался, что оно развалится на маленькие деревянные щепки. Дед был зол, но он просто не понимал, что говорил.

— Я маггл, — через силу сказал Филиус, осознавая, что наказания теперь все равно не избежать. — Маггл!

— Магглы смеются над нами, стоит показаться им на глаза! — свирепо сказал дед. — Гоблины никогда не скажут тебе ни слова, даже если у тебя рога торчат из бровей! Ты не видел жизни, ты не знаешь, что это — когда магглы тычут на тебя пальцем и кричат вслед, что ты урод!

— Они никогда...

— Они всегда! — дед остановил кресло ногой и подался вперед, приближая свое лицо к лицу Филиуса. — Они всегда одинаковые! Ты никогда, как бы ни старался, не сможешь стать для них своим! Ты должен смириться с этим, чтобы не ожидать, что они примут тебя с распростертыми объятиями! Ты не такой как они, и они будут смотреть на тебя как на...

Горло перехватило; Филиус сглотнул тягучий комок и попытался прижать ладони так крепко к ушам, чтобы не слышать ни слова. Дед был старый — мама, когда еще была жива, всегда говорила, что он уже ничего не понимает и совсем отстал от жизни, что все еще помнит те старые вырезки из газет, когда полукровок описывали такими словами, что дед в гневе выдирал целые страницы и сжигал их в камине. Родня матери была веселой и приветливой, всегда трепала Филиуса по голове и называла милыми прозвищами типа «малыш», и остальные магглы просто не могли слишком сильно от них отличаться.

Дед что-то еще говорил, кричал, брызжа слюной и яростно сжимая подлокотники, но Филиус не смог больше этого терпеть: он вскочил и бросился в свою комнату, залез на подоконник и долго смотрел во двор, где в замерзшей земле рыли ямы трудолюбивые гномы. Гномы знали свое место, они были среди своих; все на свете знали свое место, у всех был тот, кто был такой же и мог понять, а у Филиуса не было никого.

Он обхватил колени руками и крепко сжал зубы, стараясь не разреветься, впервые в жизни чувствуя себя бесконечно одиноким.

А на следующее утро деда не стало.

*****

Дом бабушки дышал жизнью.

Тут постоянно кто-то разговаривал, хлопал дверями, напевал себе под нос или просто шумел, занимаясь своими делами; за окном разъезжали блестящие автомобили, люди смеялись, прогуливаясь вдоль улицы, а гости могли прийти даже после заката, когда все уважающие себя гоблины давно спали в своих мягких кроватях.

В первую неделю после переезда Филиус каждую ночь вздрагивал от любого шума, слишком привыкнув к тишине в доме деда, пока кузина Кэти, насмотревшись с соседней кровати на его мучения, не стала рассказывать ему сказки.
Волшебные маггловские сказки ничем особенным не отличались от редких гоблинских — разве что побеждал в них не тугой мешочек с золотом, а добро и любовь, — но Кэти рассказывала тягуче, нараспев, тихо и вкрадчиво, и оттого казалось, что все сказанное ей происходило на самом деле. Филиус любил подолгу лежать с открытыми глазами, глядя в темный потолок, и представлять огромного дракона, несущегося по небу, или испуганную прекрасную принцессу, умоляющую принца о спасении, или безжалостных бесов, портящих жизнь людям. Некоторые сказки рассказывала раньше и бабушка, но, в отличие от ее вариантов, у сказок Кэти никогда не бывало плохих концовок: дракон оказывался побежден, бесы изгнаны, а прекрасная принцесса долго и счастливо жила в замке с прекрасным принцем.

Изредка по вечерам, когда улица совсем затихала, слышалось далекое дребезжание самого лучшего на свете транспорта, не идущего ни в какое сравнение ни с каким иным средством передвижения, — трамвая. Филиус и сам не знал, почему с первого взгляда полюбил этот слишком узкий, нелепо высокий, вечно набитый воняющими табаком магглами транспорт, но с удовольствием раскатывал на нем по улицам под бдительным присмотром бабушки. Со второго этажа трамвая открывался прекрасный вид на наполненный суетой город; Филиус смотрел во все глаза на людей, спешащих на работу, на огромные вывески, яркие автобусы, разглядывал кричащих продавцов, сердитых уборщиков и веселых уличных музыкантов, и мечтал о своей лавке с игрушками, где от рассвета до заката будет толпиться множество детей, каждый из которых станет его другом.

Впрочем, на мечты и поездки времени особо не находилось: бабушка, сходив в обычную маггловскую школу, весь вечер сидела с озабоченным видом, а со следующего дня в дом стали приходить учителя. Занятия в дедовском доме, еще три недели назад казавшиеся достаточно сложными, сейчас воспринимались как нечто знакомое и странно родное: о маггловском мире Филиус не знал ничего. Учителя как один хватались за голову и с ужасом интересовались, где он обучался до этого года. Кэти, посмеиваясь, однажды предложила Филиусу рассказать учителю истории про все восстания гоблинов против магов, а учителю географии — указать на карте все места поселений, но, увидев заинтересованный взгляд Филиуса, тут же стала серьезной и предупредила, что это не более чем шутка.

Зато учитель математики после первой встречи пришел в такой восторг, что долго и настойчиво уговаривал бабушку отдать Филиуса в какой-то кружок с длинным и мудреным названием.

Бабушка категорически воспротивилась.

Все остальное время занимали родственники, стекавшиеся в дом со всех краев Англии. Филиус в первую неделю искренне полагал, что так бывало почти всегда, пока Кэти однажды со вздохом не поведала, что до сих времен в доме было гораздо меньше народу. Почему — она уточнять отказалась, но по быстрым внимательным взглядам и тут же смолкающим серьезным разговорам, стоило Филиусу войти в гостиную, он и сам понял причину: бабушка не хотела оставлять ему времени на раздумья и тоску по дому деда.

Филиус тоски не ощущал. Иногда ему было за это стыдно — в доме деда было не так уж и плохо, — но стоило вспомнить разговоры о делах, длинные, обременительные лекции о важности денег и скучные игры во дворах, как стыд проходил, уступая место неясному и необъяснимому давлению в груди.

Филиус мог бы сказать, что он счастлив, если бы не два странных обстоятельства, приводивших его в легкое чувство смятения.

Во-первых, бабушка всегда переводила тему, стоило ему пуститься в мечты о поступлении в школу. На ее лице в эти моменты появлялось что-то такое, что никак не удавалось расшифровать: странная смесь жалости и недовольства. О чем именно она жалеет, Филиус не понимал, а недовольство списывал на то, что бабушка не хочет отпускать его на целый день в чужое помещение, полное незнакомцев — война все еще не выходила из ее памяти, и страх вновь услышать о смерти близких был сильнее доводов разума. Это косвенно подтвердила и Кэти, однажды обмолвившись, что бабушка страшно переживает, если он один выходит на улицу. Филиус твердо решил доказать, что он вполне взрослый и самостоятельный, да и после того, как он однажды заблудился в длинных, путанных переходах Гринготтса, дорога до школы казалась не сложнее, чем путь от гостиной до собственной комнаты.

А во-вторых, на него смотрели.

Поначалу Филиус, слишком поглощенный разглядыванием непривычной одежды и огромных улиц, не обращал на это внимания, но потом стал замечать, как быстро и внимательно взгляды людей скользят по его лицу. Правда, он и сам осматривал каждого прохожего, выявляя различия их внешности — сначала они казались удивительно похожими друг на друга, — но они смотрели на него по-другому. Иногда в их взглядах скользила заинтересованность, иногда — любопытство, но чаще всего там полыхал самый настоящий, ничем не прикрытый страх.

В маленьких, глубоко посаженных глазах гоблинов никогда не сквозило никаких эмоций, кроме алчности; да и ее редко можно было заметить, гоблины тщательно скрывали все чувства. В разномастных же глазах магглов отражалось все, что они не могли или не хотели говорить, но чем вызвано такое отношение именно к нему, Филиус никак не мог объяснить. Он улыбался, встречаясь взглядами с прохожими, кивал при встрече дамам в широкополых шляпах, махал рукой детям, но результат оставался один и тот же — его боялись без всякого на то основания.

Ответ нашелся сам собой, но совсем не там, где Филиус ожидал его найти.

*****

Пить хотелось со страшной силой.

Учитель географии, как назло, уже битый час рассказывал про океаны, реки и озера, и с каждым его словом сухость во рту расползалась, как пролитое масло по полу. В кабинете было душно, затопленный камин щедро раздавал тепло всему дому, и сидеть дальше становилось невыносимее с каждой минутой. Филиус, в сотый раз посмотрев на громко тикающие часы над головой учителя, не выдержал, вытянул руку и прохрипел:

— Можно выйти?

Дождавшись кивка, он выскочил из кабинета и понесся на первый этаж. Вдоволь нахлебавшись холодной воды из кувшина, Филиус уже дошел обратно до лестницы, когда услышал голоса бабушки и Кэти, доносившиеся из гостиной. Интонации в голосах были странными, словно чужими — Кэти всегда разговаривала с бабушкой ласково и дружелюбно, и она неизменно отвечала Кэти тем же.

Сейчас дружелюбия не слышалось ни единой нотки.

— Возьми его с собой, — твердо и сердито сказала бабушка. — Вы же почти ровесники, и твоим друзьям с ним будет интересно.

— Бабушка!

— Ну что бабушка? Вы прекрасно ладите, Филиус будет рад познакомиться с кем-нибудь еще.

Подслушивать было нехорошо — так всегда учила бабушка. Информация — главная валюта, — так всегда говорил дед. Филиус, разрываясь между необходимостью уйти и желанием узнать, куда его хотят взять, потоптался на месте, посмотрел на второй этаж — и остался стоять возле лестницы.

— Филиус будет не рад, — глухо возразила Кэти. — Ему с нами не понравится. Мы обсуждаем уроки, учителей — ну кого он знает?

— Втянется, — резко сказала бабушка. В гостиной что-то загремело и зашуршало, и на несколько мгновений разговор стих, затем бабушка продолжила: — Поговаривают, что в следующем году отменят все трамваи — бедный мальчик так их любит! Представь, как он будет расстроен. Друзья всегда...

Филиус вскрикнул и торопливо закрыл рот ладонью. Новость была не страшной, но ужасно неприятной, словно кто—то покусился на одну из самых ценных вещей в жизни. Впрочем, то, что «поговаривали», не всегда стоило принимать за чистую монету — все ошибались, — и Филиус, убедив в этом сам себя, почти успокоился.

— Ему одиноко, — гораздо мягче сказала бабушка. — Кэти, ну что ты как маленькая.

— Я не могу взять его!

— Почему? Ты все же постарше, бедный мальчик только-только отошел от такой потери, нужно о нем позаботиться.

— Я забочусь!

— Читаешь ему сказки? У него в жизни столько этих сказок было, и волшебники эти, и гоблины, прости господи, упаси нас от них. Нужно показать ему нормальный мир!

— Бабушка!

— Ну что ты заладила — бабушка да бабушка! Возьмешь его сегодня с собой — и точка! У тебя хороший друг, как его там... Уильям? Добрый и положительный мальчик.

Кэти всхлипнула, да так громко, что Филиус с трудом удержался от того, чтобы не броситься её утешать.

— Не сегодня! Давай хотя бы...

— Сегодня! Или сама никуда не пойдешь ни сегодня, ни на неделе, так и запомни! И с твоим Уильямом я запрещу тебе общаться навсегда!

Кэти зарыдала. Это было невыносимо; Филиус шагнул в сторону гостиной, горя решимостью прекратить ненужный спор и отказаться от любых новых знакомств, — и застыл на месте, услышав следующие слова:

— Он же урод, бабушка! — сквозь слезы проговорила Кэти, и внутри что—то оборвалось и полетело куда-то вниз, стягивая легкие в тугой узел. — Урод, большеголовый карлик! Как я покажу его друзьям, как...

Раздался громкий, явственный звук пощечины; Филиус замер посреди прихожей, не зная, куда деваться от обуявшего ужаса и отчаяния. Бабушка никогда никого не била, строго осуждая любые попытки такого наказания. Выйти сейчас было нельзя, да уже и не хотелось, но и подняться наверх, рискуя выдать свое присутствие скрипом старых половиц, тоже не представлялось возможным.

Кэти зарыдала пуще прежнего.

— Как ты смеешь! — закричала бабушка, то ли позабыв о присутствии посторонних в доме, то ли выйдя из себя настолько, что стало уже все равно. — Он нормальный ребенок с небольшими отличиями от нас!

— Ты видела, как на него смотрят люди на улице — а ты хочешь, чтобы я всем сказала, что это мой брат?

— И скажешь! — грозно гаркнула бабушка. — Еще как скажешь, потому что он и есть твой брат!

— А ты?

— Я не стесняюсь внука!

— Да? — истошно взвизгнула Кэти. — Тогда почему ты решила не отдавать его в общую школу? Наняла учителей, гуляете вы вдали от дома, бабушка! Почему?

— Да как ты...

— ПОЧЕМУ?!!

«Скажи, что боишься за меня, — про себя взмолился Филиус. — Скажи, что я отстаю по всем предметам, что я еще не готов, бабушка! Что ты с удовольствием отдашь меня в школу на следующий год!»

Бабушка молчала долго, и в груди у Филиуса начало зарождаться мерзкое, шевелящее щупальцами чудовище, требующее сейчас же, немедленно выйти в гостиную и посмотреть бабушке в лицо. Филиус закрыл глаза, вцепился в перила до боли в пальцах и сжал зубы в ожидании ответа.

— Можешь пойти без него, — наконец сказала бабушка, и голос у нее сорвался в тонкий всхлип. — Иди отсюда. Немедленно!

Филиус едва успел укрыться за ступеньками, когда из гостиной вылетела зареванная Кэти с красной щекой; выждав, пока она скроется на верхнем этаже, Филиус тихо вернулся обратно на кухню, вылез из широкого окна — и рванул вниз по улице, сбивая редких прохожих.

Урод.

Большеголовый карлик.

Слова бились в голове, пытаясь вырваться из горла криком; от гнетущего чувства несправедливости заломило виски. Филиус бежал и бежал до тех пор, пока хватало дыхания, мимо маленьких домов, постепенно перерастающих в нависающие громадины, выбежал на широкий проспект и остановился, увидев медленно ползущий по улице трамвай. Дождавшись, пока он подъедет и затормозит напротив, Филиус вскочил на ступеньку, забрался на второй этаж, не обращая внимания на грозный окрик кондуктора, и забился на заднее сидение.

Рядом уселся мужчина в мокром пальто; в носу засвербело от резкого, кислого запаха табака, исходившего от него. Трамвай дернулся, отъезжая от остановки, и покатился по проспекту с дребезжащим, так напоминающим скрип гринготтской тележки звуком. Филиус вдохнул запах так похожего на дедовский табака и впервые понял, насколько дед был прав.

Филиусу были тут не рады. Маггловский мир был миром Кэти, миром бабушки и многочисленных тетушек; Филиус наконец понял значение всех тех взглядов, которые бросали на него прохожие. Они не замечали его улыбки, не замечали его поклонов, они видели только его маленький рост, большую, слишком несуразную для такого тела голову и чересчур острый подбородок. Филиус оглядел столпившихся у поручней магглов и вновь наткнулся на те же самые враждебные взгляды.

— Смотрите! — неожиданно даже для самого себя крикнул он, не в силах справиться с раздирающей грудь острой жалостью к самому себе. — Смотрите, цирк в городе! Кто еще не видел карлика с большой головой?

Кто-то засмеялся, но большинство магглов торопливо отводили глаза, женщины покраснели. Филиусу страшно, до нехватки воздуха захотелось обратно в поселение гоблинов, в теплый, маленький дедовский дом со скрипучим креслом, в затянутую дымом уютную, родную комнату. Глаза защипало и наполнило слезами, внутри нарастали боль и отчаяние, руки внезапно стали горячие-горячие — и вокруг полыхнуло зеленым, ослепляющим светом, льющимся прямо из ладоней.

*****

Филиус ждал письма.

Первые месяцы, правда, он болел и не ждал ничего: побег из дома в тонкой домашней одежде дал о себе знать на следующий же день, и несколько недель Филиус провалялся в тяжелом забытье, изредка, с трудом выплывая на поверхность. В такие дни мысль о письме приходила редко: все желания крутились вокруг воды и стремления хоть на несколько мгновений освободиться от головной боли. Иногда снился конверт с аккуратным, ровно выведенным именем Филиуса на нем, но при любой попытке его вскрыть сны превращались в кошмары с растекающимися, кроваво-красными чернилами и чужими приглашениями в Хогвартс.

К середине зимы стало легче и можно было ждать круглые сутки, однако бабушка не отходила от кровати дольше, чем на пять минут, отвлекая от любых попыток подумать о чем-то, не связанном с ее болтовней. Филиус так и не понял, проговорился ли он в бреду о том дне и своих обидах или бабушка сама догадалась о причине его побега, но она отчаянно пыталась вернуть былые отношения, постоянно рассказывая странные, порой явно выдуманные ею самой истории. Главным героем в них всегда было одно животное — кажется, за несколько месяцев бабушка успела перебрать весь городской зоопарк, — которое сильно отличалось от всей остальной стаи своим видом, но к концу истории неизменно становилось главным спасителем этой самой стаи от различной нечисти, чем заслуживало огромную любовь и уважение. Намеки были более чем понятны, но сейчас Филиусу были безразличны все выдуманные на свете истории — он просто ждал письма.

Иногда в голову закрадывалось страшное подозрение, что та зеленая вспышка была не более реальной, чем бабушкины истории — от обиды и распирающей изнутри жалости к самому себе могло привидеться и не такое. Часто возникало желание попробовать вызвать вспышку еще раз, но Филиус останавливал эти порывы, слишком боясь, что ничего не произойдет и все мечты так и останутся пустыми мечтами.

Но больше всего пугало совсем другое, то, из-за чего засыпать по вечерам становилось все труднее, а любые попытки убедить себя в глупости собственных страхов заканчивались глубоким отчаянием.

Гоблинов вряд ли брали в Хогвартс.

Проверить было негде: учебники можно было достать только на Диагон-аллее, а попасть туда не было никакой возможности. Где взять сову, чтобы написать в банк и попросить знакомых деда о помощи, Филиус не знал, и с каждым днем сомнения все больше разрывали голову. Гоблинов вообще с трудом терпели в магическом мире, не вынося общение с ними дальше стен банка, и вряд ли правила в школе хоть чем-то отличались от негласных правил общества.

И все же...

Филиус бесконечно надеялся, что где-то там, в Министерстве, где, как рассказывал дед, занимались всеми сторонами магической жизни, кто-то глупый и невнимательный перепутал все на свете, и десять лет назад Филиуса Флитвика вписали в огромную книгу как полноценного, настоящего мага. Правда, дед также рассказывал, что маги никогда не ошибаются, когда дело касается учета волшебников, но об этом Филиус старался не думать.

На уроках не получалось сосредоточиться, стрелки на часах словно двигались в обратную сторону, а календарь, листки из которого Филиус собственноручно выдирал каждый вечер, вопреки всякой логике казался все толще и толще по утрам.

И, тем не менее, август наступил.

В один из дней, когда Филиус терпеливо сидел на окне, вглядываясь вдаль в ожидании совы, в дверь постучали. В комнату вошел мужчина, при одном взгляде на которого перехватило дыхание. Нет, в нем не было ничего необычного — среднего роста, темноволосый и светлоглазый, и даже странного вида мантия вполне могла сойти за наряд маггловского сумасшедшего, — но в руках у него был конверт с огромной, сразу же бросающейся в глаза темной печатью.

Дальнейшие события Филиус помнил очень и очень смутно.

Мужчина, оказавшийся преподавателем маггловедения профессором Тейлором, что-то долго рассказывал и ему, и бабушке, и даже Кэти, присутствие которой впервые за много месяцев не вызывало никакой обиды. Филиус слушал плохо, с жадностью перечитывая собственное имя, выведенное на конверте размашистым почерком. Кошмары не стали явью, адресат на конверте остался Филиусом Флитвиком, и все сомнения внезапно показались нелепыми и смешными. Бабушка, правда, долго охала и пыталась возражать против школы, но один лишь взгляд, который Филиус бросил в ее сторону, свел все ее возражения на нет.

До школы оставалась три недели, и время внезапно понеслось вперед с бешеной скоростью.

И в эти недели Филиус был занят как никогда: необходимо было купить целую кипу учебников, перьев и пергаментов, выбрать свою первую, настоящую, восхитительную волшебную палочку, запастись мантиями и котлами, в промежутках между покупками успокаивая бабушку, готовую потерять сознание от вида любой магической вещи. Собрать чемодан, залпом прочитать историю Магии, сходить в банк с профессором и получить свои скопленные галлеоны, поприсутствовать на торжественном ужине, устроенном Кэти в честь поступления, и выполнить еще какое-то бесконечное количество дел, в общей кутерьме даже не отпечатавшихся в памяти.

Филиус был счастлив.

Правда, счастье едва не утонуло в приступе паники, стоило пройти через барьер, отделяющий вокзал от платформы 9 и ¾. Укутанный дымом перрон поначалу показался немноголюдным и безопасным, но стоило дыму слегка рассеяться — и сразу же стало ясно, насколько обманчиво было первое впечатление. Ученики и их родители столпились возле самых дверей огромного алого поезда, и отвыкший от толпы за несколько месяцев почти полного одиночества Филиус испуганно попятился, уперевшись спиной в каменную стену. Прошло не меньше нескольких минут, когда до разума дошел один простой, но поражающий до глубины души факт.

На него никто не смотрел.

Нет, пробегающие мимо ученики, конечно, скользили рассеянными взглядами, но точно такими же взглядами они смотрели на свои тележки, на паровоз, родителей и на чужих сов. Филиус осторожно покосился сначала влево, затем вправо, ожидая насмешки или взгляда, полного ужаса, но результат остался прежним — никто не смотрел. Им было все равно, им действительно всем было все равно, и Филиус вдруг поймал себя на том, что негромко поет старую, почти позабытую детскую песенку.

Все было прекрасно, и он не ошибся — маги приняли его за своего.

Прекрасным оказался и путь до школы, проведенный за жадным разглядыванием пролетающих за окном чужих городов, лесов и полей, прекрасно было озеро с тихо скользящими по нему лодками, заполненными притихшими первокурсниками, но самым прекрасным был потрясающий замок, неожиданно выросший из-за высокого холма.
Филиус с трудом сдержал восхищенный вздох.

И даже сердитый старик, ведущий первокурсников к огромным дверям, отделяющим Филиуса от новой жизни, ничуть не испортил настроения. Внутри разливалось приятное тепло, все плохие мысли трусливо попрятались, и Филиус отчетливо почувствовал себя так, словно...

Словно он на своем месте.

Старик толкнул двери, посторонился — и взору открылся огромный, усыпанный миллионом ослепляющих искр Большой зал. Филиус улыбнулся, глубоко вздохнул и смело шагнул вперед.

*****

Стоящая рядом девчонка тряслась так, что ее страх передавался по воздуху и проникал в Филиуса, заставляя чувствовать себя крайне неуютно. Филиус отошел на полшага вправо и ткнулся плечом в плечо рыжего парня, но у того так стучали зубы, что своим клацанием заглушали речь директора.

Филиус поспешно вернулся обратно, стараясь не пропустить ни слова. Все казалось важным: и запреты, и длинная нотация о правилах поведения, и предупреждения о розгах в случае нарушения правил — Филиус улыбнулся, полагая, что это шутка, но большинство студентов нахмурилось, — и напутствия для старших курсов — он хотел знать о новом доме все.

Филиус даже не сразу понял, что так и произнес это про себя: «Мой новый дом».

Речь директора затянулась — некоторые ученики начали откровенно зевать, а от ближайшего к проходу стола то и дело раздавалась болтовня, все громче и громче с каждой минутой. Директор, наконец, замолчал; он откланялся, махнул рукой — и вперед вышел уже знакомый профессор Тейлор.

— Он тоже будет болтать? — недовольно прошептали за спиной.

Профессор Тейлор, однако, не болтал, зато повел себя достаточно странно: наколдовал прямо из воздуха низкий стул — Филиус засвистел от восхищения, наблюдая за изящными движениями палочки, — после чего жестом фокусника извлек непонятно откуда старую, помятую шляпу, водрузил ее на стул и внимательно уставился на нее, так и не говоря ни слова.

Филиус, выждав несколько секунд, растерянно огляделся по сторонам, пытаясь понять, что происходит; в эту же секунду в складках шляпы прорезался длинный, беззубый рот, и из него полилась короткая песенка о четырех факультетах.

Шляпа была невероятно забавной, и от ее вида разобрал смех, тут же потонувший в оглушительных аплодисментах. Профессор Тейлор поднял руку, призывая зал к спокойствию, развернул длинный пергамент и, прищурившись, воодушевленно прочел:

— Аддерли, Оливия!

Трясущаяся девчонка вышла вперед, дождалась, пока профессор поднимет шляпу со стула, и тут же уселась на освободившееся место. Профессор Тейлор напялил шляпу на ее голову, и лицо Оливии почти полностью исчезло под широкими полями.

Вновь наступила тишина; Филиус, ожидая новой песни, переступил с ноги на ногу, порядком замучившись стоять, но вместо песни шляпа неожиданно громко выкрикнула:

— Гриффиндор!

Теперь зааплодировал только один стол, прибавив к хлопкам одобрительные крики. Стало понятно, как происходит Распределение — в книге по Истории Магии об этом не говорилось ни слова, и за несколько недель Филиус успел нафантазировать себе все: от длинного теста с мудреными вопросами, после которого его немедленно выставят за порог школы, до случайного выбора каждого декана каждого факультета.

— Андруз, Мэтью!..

— Слизерин!..

— Барнс, Розмари...

Учеников вокруг оставалось все меньше, аплодисменты с каждым выкриком шляпы становились все громче и громче. Напряжение почти совсем растворилось в общем веселье, и успокоившийся Филиус впервые понял, насколько проголодался. Перед глазами то и дело вставал образ бабушкиного тыквенного пирога, который она готовила каждое воскресенье, и в животе громко и сердито забурчало.

Филиус подпрыгнул от нетерпения и перебрал в голове алфавит, подсчитывая, сколько букв осталось до его фамилии.

— Если меня определят в Рэйвенкло, я умру от скуки в первый же день.

— Да уж куда лучше, чем в Слизерин!

— Ничего не лучше!

— Лучше! В Рэйвенкло всегда учились самые умные и начитанные!

— Вот еще! Мама говорит, что умный не тот, кто прочел много книг, а кто... кто...

— Кто?

— Кто-то! Не помню я!

— Ха! Ты-то уж точно не попадешь в Рэйвенкло!

Тихие препирательства за спиной изрядно удивили. Филиус не мог бы с точностью сказать, какой факультет он бы выбрал, будь у него такая возможность: каждый был по-своему притягателен. История Магии беспристрастно описывала поступки бывших учеников Хогвартса, и Филиус одинаково восхищался и принятым законом о защите магических животных, разработанным выпускником Гриффиндора, и мудрым восстанием против порабощения троллей, поднятым бывшим хаффлпаффцем, и первой, очень смелой попыткой наладить отношения с гоблинами, предпринятой учеником факультета Слизерин.

— Флитвик, Филиус.

Филиус вздрогнул, скорее от предвкушения, чем от страха, и двинулся через оставшуюся толпу первокурсников. Кэти говорила, что ему идет синий — эти слова неожиданно всплыли в голове, и Филиус загадал, чтобы шляпа выбрала Рэйвенкло. До нее оставался всего один шаг, когда из толпы кто-то отчетливо сказал:

— Да она не налезет на такую огромную башку! Ну и страшилище!

Филиус споткнулся на ровном, без единой выбоины полу, и сжался, ощущая себя уродливой картиной, выставленной в музее на всеобщее обозрение. Вокруг раздались смешки, один за другим, приглушенные и явные, женские и мужские, постепенно перерастающие в один сплошной гул. Внезапно стало очень и очень душно; Филиус попытался втянуть в себя жаркий воздух вмиг пересохшим горлом, шляпа прыгнула в лицо — и стало тихо и темно.

@темы: harry potter