Продолжение - в комментариях к оригинальной записи.
19.02.2016 в 15:55
Пишет WTF Quidditch 2016:WTF Quidditch: Тексты R - NC-21, миди (Мистер Монтегю)
Название: Мистер Монтегю
Автор: WTF Quidditch 2016
Бета: WTF Quidditch 2016
Размер: миди, 23322 слова
Пейринг/Персонажи: Грэхем Монтегю/Фред Уизли, Эдриан Пьюси, Маркус Флинт, Оливер Вуд, другие члены квиддичных команд Слизерина и Гриффиндора, упоминается Маркус Флинт/Оливер Вуд
Категория: джен, слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: POV Грэхема Монтегю, мат, !kinkфантазии с сексуальными игрушками
Краткое содержание: Жизненный путь Грэхема Монтегю, не самого хорошего студента Хогвартса, не самого хорошего друга, не самого хорошего капитана квиддичной команды Слизерина и не самого хорошего человека.
Ссылка для скачивания: скачать в формате doc, epub, pdf
— Мистер Монтегю, вы меня слышите?
Я слышу и даже нахожу в себе силы, чтобы кивнуть.
— Кто сделал это с вами?
Незнакомый женский голос, скрипучий, мерзкий до невозможности, прорывается сквозь пелену в голове, застилающую разум. В ушах шум такой, что хочется сбежать от любых звуков, побыть в тишине — и мгновенно спина покрывается липким потом.
Только не тишина.
Пожалуйста, только не тишина! Пусть барабанные перепонки разорвутся от грохота шагов, от мерзкого голоса над головой — только не тишина, ни единой больше минуты в жизни!
— Мистер Монтегю, успокойтесь! Позовите колдомедика, с ним что-то не так!
— Грэхем!
— Тише, тише!
— Грэхем, ты меня слышишь? Это мама!
— Подержите руку!
— Погрузить его в сон?
— Ни в коем случае! Он должен бороться!
С чем бороться? Я не понимаю, почему нельзя спать, но сознание не интересуют крики колдомедиков: оно уплывает, медленно погружаясь в пучину черной тьмы, и я не могу ничего с ним поделать.
Кто сделал это со мной?
Последняя, едва уловимая мысль все еще проскальзывает, когда сон окончательно берет надо мною верх. Я знаю ответ и знаю, что я сделаю в первую очередь, когда окончательно приду в себя.
Убью Маркуса Флинта.
*****
Маркус Флинт.
Его имя вызывало неприятные ассоциации с того самого момента, когда он впервые появился на пороге нашего дома. Повел носом, принюхиваясь к запахам в гостиной, оглядел награды отца на полке и скривился так, словно ничего более тошнотворного в своей жизни не встречал.
Отец гордился каждой из этих наград, полученных, между прочим, за изобретение новых зелий, которыми Флинта неоднократно пичкали в школе.
Позже стало понятно, что Флинт не одобряет и не понимает любых наград, кроме квиддичных; он был помешан на квиддиче, даже к гостям—старухам в нашем доме лез с расспросами об их любимых игроках. Но тогда, когда он вместе со своей мамашей приперся на празднование моего десятилетия, я об этом не знал и подумал, что ему просто не понравился наш дом.
Сука.
Флинт мог бы позавидовать нашему дому — после его родовой халупы, когда-то бывшей добротным особняком, даже хижина лесника казалась дворцом, — но Флинт не умел завидовать. Он всегда видел цель перед собой, и если эта цель достигалась кем-то раньше него, впадал в такое бешенство, что даже Пьюси предпочитал отсиживаться в своей комнате.
Правда, в то время я и подумать не мог, что мне придется пересекаться с ним еще неоднократно и даже стать его другом — если Флинт вообще понимал значение этого слова. Тогда, после ухода его семейки, мать навсегда зареклась приглашать их в дом: кроме чистокровности, у них не осталось ничего, что могло бы служить причиной для общения наших семейств. Отец его был глуп как пробка и в первых рядах после войны попал в Азкабан. Собственно, на суды и попытки вызволить его оттуда и ушли все их средства, разве что в подвалах остались какие-то побрякушки: все-таки одевались они с мамашей прилично, да и выбраться за границу иногда могли себе позволить.
И все же первый, кого я увидел в Большом зале на распределении, был именно Флинт.
— Грэхем! — оскалившись, сказал он. — Добро пожаловать в Ад!
И тогда я невзлюбил его еще больше. Он постоянно перемежал свою речь подколками и ржал над ними громче всех, не замечая, что вокруг смеются только те, кто его боится. Вот и тогда: большинство сидевших рядом с ним за столом прыснули, словно сказанное было невероятно смешным.
Я не смеялся. Я никогда его не боялся.
Он, конечно, обладал немаленькими кулаками, но и у меня силы хватало — будь здоров. Однажды на третьем курсе мы с ним подрались, и хоть он потом неоднократно распинался, как он меня сделал, но в Больничном крыле-то мы лежали на соседних койках и вовсе не я стонал от боли всю ночь, пока сращивались кости руки.
Да, так он и сказал:
— Добро пожаловать в Ад! Попадешь к Гриффиндор — твоя жирная мамаша съест тебя на ужин.
Сидящие рядом опять прыснули, а я едва сдержался, чтобы не надавать ему по уродливым кривым зубам. Наверно, все же какой-то страх был: его окружение могло запросто задавить меня своим весом, даже без драки. И пусть он редко пользовался подмогой, но тогда я не знал и об этом: мне он показался тем, кто много нарывается, а потом прячется за спину других.
Я ошибся.
Он просто нарывался, всегда и везде, и с удовольствием лез в драку. Он мог вызвать ссору на пустом месте, словно день, прожитый без чьей-нибудь поломанной челюсти или кровавого синяка, был днем, прожитым зря. Наши его сторонились, особенно перед важными тестами, но он мог войти к кому-нибудь в комнату без приглашения и устроить там заварушку.
Просто так. Ради удовольствия.
И когда шляпа определила меня в Слизерин, первой эмоцией была вовсе не радость. Я понял, что Маркус Флинт будет рядом, сидеть в нашей гостиной, смеяться вместе со своими приспешниками над своими же шутками — и испытал настоящую злость.
А потом я узнал, что он — капитан нашей команды.
*****
В квиддич я влюбился в раннем детстве.
Мне кажется, что я даже родился с квоффлом в руке — по крайней мере, первой моей сознательной игрушкой был именно он. Отец доставал билеты на самые лучшие места, и мы ездили по миру, посещая чемпионаты Франции и России, Новой Зеландии и Бразилии — шикарные стадионы, сильнейшие команды. В моей комнате собралась целая коллекция шарфов, шапок и значков с разноцветной символикой, и если бы вдруг наша семья разорилась, мы бы получили неплохие деньги, открыв квиддичный магазин.
Поэтому узнать, кто капитан, оказалось настоящим потрясением.
Что самое удивительное — Снейп не создавал впечатления идиота. Общался он с нами всегда спокойно, без лишних эмоций, проигрыша нам вроде бы не желал, поскольку всегда проявлял сдержанную радость при победе команды, да и отец отзывался о нем как об одном из лучших зельеваров Великобритании.
И вдруг такой выбор.
Флинт, который на каждой тренировке грозился избить всех до полусмерти, если снитч не будет пойман, Флинт, который впадал в ярость чаще, чем моргал, который одним взглядом отбивал все желание иметь с ним дело — я бы не назначил его главным даже при уборке в школе. Но Снейпу было виднее, и мне пришлось с этим смириться.
Я хотел в команду.
Единственная заслуга Флинта — он пропускал на тренировки любого, даже первокурсников, осуществляя свою главную мечту: впихнуть квиддич в голову всем, кто мало-мальски был в состоянии играть. Мне кажется, он бы с удовольствием организовал матч Слизерин-Слизерин, лишь бы можно было набрать побольше народу, и я этим пользовался: ходил на тренировки, изучал тактики, смотрел ошибки, отмечал слаженность команды. На первой же игре стало понятно, что Слизерин играет настолько грязно, насколько позволяла граница между игрой и исключением из школы, но тактика принесла свои плоды: Рэйвенкло вылетел с разгромным счетом и множеством травм.
А потом была игра с Гриффиндором.
Команда Уизли едва не выиграла, и через месяц весь наш факультет смог спокойно выходить в гостиную по вечерам: Флинт постоянно лежал в Больничном крыле после стычек с вратарем красных. Вуд, конечно, был крепким и достаточно сильным, но совершенно точно недостаточно умным: после проигрыша он сам — сам! — задирал Флинта при любой возможности, словно боль не имела для него никакого значения. Нам это было на руку, Флинт скидывал свое раздражение на Вуда, и даже если их драка заканчивалась без особых увечий, этого хватало, чтобы вечера в нашей гостиной проходили без его приставаний к каждому проскальзывающему мимо ученику.
А я хотел в команду все больше.
Уроки Полетов не давали ничего нового: дома я поднимался на приличную высоту и гонял по нашему двору, только ветер в ушах свистел. Хуч же, помешанная на квиддиче не меньше Флинта, точно так же была помешана на безопасности и особо поиграть нам не давала — полеты напоминали выпас стада баранов, бредущих друг за другом по полю. Мы так и летали: друг за другом, кружком, не имея никакой возможности взлететь выше первых лавок трибуны, и это, блядь, было самым унизительным за весь первый курс. Флинт иногда приходил на тренировку раньше времени и вместе с командой комментировал наши детские метлы, высоту и скорость, словно сам никогда не был на нашем месте, и я мечтал его убить.
Не так, как сейчас. Тогда это было просто слово, не имеющее под собой никаких реальных призывов к действию. Просто хотелось, чтобы Флинт внезапно исчез в Запретном лесу, или был первым, кого утащил к себе под воду кальмар, или... В таком духе.
А потом я услышал, что все в команде Слизерина были друзьями Флинта до того, как попали в команду. Все. До единого. И ни разу за несколько лет капитанства Флинта туда не затесался никто посторонний — даже когда с успехом проходил отборочные.
И у меня осталось всего несколько месяцев, чтобы втереться в его круг.
*****
Мать в молодости хотела стать певицей или актрисой — точных подробностей я не знал.
Она умудрилась сбежать с какой-то труппой и пропутешествовать с ними целый месяц прежде, чем дед вернул ее домой. Сейчас она безумно стеснялась этого увлечения и скрывала его от всех знакомых и даже от меня, но в нашем узком кругу чистокровных очень мало вещей, которые можно сохранить в тайне. Мне, правда, никто об этом так и не рассказал, но я нашел плакат с ее изображением в куче старых квиддичных плакатов в книжном магазине, а то, что знают остальные, стало понятно по совсем не прозрачным намекам, то и дело звучавшим на приемах.
Мне хватило мозгов молчать.
Домовики рассказали мне остальную часть истории под угрозой ухода из дома — по-другому их было не заставить. Я хоть и ржал до слез, представляя мать, одетую в блестки и перья, но гордился ее бесстрашием: не многим бы хватило силы противиться слову деда. Со мной он всегда был довольно мягок, но иногда, когда я творил что-то, недостойное, по его мнению, нашей фамилии, он разговаривал так, что хотелось спрятаться в сарае для метел, лишь бы его не слышать.
Я думаю, что именно от матери мне передался актерский талант.
Я начал смеяться над шутками Флинта.
— Эй, Грэхем! — говорил он, залетая в нашу с Пьюси комнату и разваливаясь на моей кровати как на своей. — Сколько нужно метел, чтобы удержать одного Вуда в воздухе?
Я знал ответ. Ни одной — потому что Вуд настолько неуклюж, что не удержится даже на связке метел. Или две — потому что Вуд не может жить и летать без своего капитана, рыжего Уизли. Или что-нибудь про шотландцев.
— Сколько? — с огромным интересом спрашивал я.
— Ни одной, — отвечал Флинт и ржал на всю комнату, крайне довольный своим кривым остроумием. — Шотландцы настолько неуклюжи, что не удержатся даже на связке метел.
Я его ненавидел. Правда, сейчас я понимаю, что в то время это была просто сильная неприязнь, но мне казалось самой настоящей ненавистью.
И подозревал, что Эдриан о ней прекрасно знает.
С Эдрианом мы сошлись как-то сразу, я даже не успел сообразить, что он появился в моей жизни, как он уже спокойно пользовался моими вещами, подъедал мои лимонные пироги, присланные из дома, и внаглую переписывал мои домашние работы по Маггловедению. Эд нравился всем, кому хотел понравиться, и я не стал исключением. Его побаивались, но не из-за силы, как Флинта, а из-за способности разглядеть малейшие детали во всем на свете.
Он знал все обо всех — и всегда молчал.
То есть разговаривал он много, и с удовольствием, взахлеб, но лил какую-то воду: то про Макгонагалл, то про погоду, то еще про что. Но иногда он мог сказать что-то вроде:
— Я бы на твоем месте заткнулся, Макгрегори, — или поведай нам, где ты был на прошлой неделе, — и я понятия не имел, о чем он, но Макгрегори или кто иной неизменно затыкался и бегом укрывался в своей комнате.
Про меня он знал все. Про мать, хотя я ни разу не заикался об этом, про натянутые отношения с дедом со стороны отца, даже про сворованные из Больничного крыла колбы — там не было ни единого человека в момент воровства, я уверен в этом! И, тем не менее, когда Эд, выполняя задание по Зельям, небрежно спросил:
— А Больничные колбы лучше, чем те, что Снейп дает на уроках? — я ничуть не удивился — привык.
Он видел насквозь каждого и умел выбирать из сплетен факты, и я уверен, что моя ненависть к Флинту не укрылась от его взгляда. Я бы понял его молчание, если бы Флинт был никому не интересным первокурсником, с которого и взять-то нечего, или если бы он ненавидел его так же, как и я. Но Эдриан обожал Флинта настолько, насколько Вуд обожал Уизли, а я — квиддич. И еще стремился попасть в команду — на то же место, что и я, — а летал он так себе.
Ему хватило бы пары слов, чтобы устранить меня со своего пути. Но Эд молчал.
В конце моего первого учебного года команда Слизерина взяла очередной, пятый по счету кубок, а Флинт перед самыми каникулами заявил, что ждет меня на отборочных.
Тогда был первый и последний раз, когда в его присутствии я улыбнулся вполне искренне.
*****
За лето я здорово подтянул свои навыки полетов, что было вдвойне проще сделать, когда рядом кружил Пьюси. Было понятно, что и его навыки значительно улучшаются рядом со мной, особенно когда я учу его держать равновесие или помогаю правильно направлять метлу в сторону, но я ничего не мог с собой поделать — он все равно мне нравился, даже будучи соперником. Он тоже получил приглашение от Флинта, но место было всего одно: Миллс уходил из школы, а Флинт и Даленс, третий охотник, были лучшими друзьями. Объективно я понимал, что Пьюси летает хуже, да и силы у него для бросков меньше, но иногда мне очень хотелось, чтобы он пришел в школу хотя бы на год позже меня.
Потому что он был единственным, кого Флинт не задирал никогда — то ли Пьюси слишком ему нравился, то ли по другим, неизвестным мне причинам, — но шансов попасть в команду с таким отношением у него явно было больше.
Начало года ознаменовалось сразу двумя новостями: в школу пришел Поттер — первая, и Флинт сказал, что Даленс уходит из команды — вторая. А у меня уже был план, как заставить Пьюси слечь в Больничное крыло на время отборочных с помощью отцовских зелий. Сейчас я думаю, что это было бы тем шагом, который навсегда изменил бы все мое будущее: Пьюси обиделся бы до конца жизни и не натворил бы того, что натворил на третьем курсе.
Но тогда я был искренне рад, что все обошлось.
Флинт знал об уходе Даленса с начала лета и нихрена нам не сказал. Наверняка уже тогда у него были на нас вполне конкретные виды, и он специально устроил так, чтобы кто-нибудь из нас подставил второму подножку — его забавляли такие вещи. Потом, уже не помню когда именно, Пьюси признался, что хотел сдать меня Макгонагалл. Я вновь наворовал колб из закаленного стекла в Больничном крыле — занимался приготовлением зелья для самого Пьюси — и когда сообразил, что чуть не пролетел с командой из-за долбанных стекляшек, немедленно утопил их в Черном озере.
С Эдрианом мы остались друзьями.
После так называемых отборочных, на которых Флинт откровенно спал, уткнувшись башкой в перила на трибуне, мы стали равноправными членами команды. Никто не возразил, хотя несколько человек забило гораздо больше голов в ворота — думаю, некоторые попытались нажаловаться Снейпу, потому что вечером Флинта вызвали к нему в кабинет, откуда он приперся мрачнее тучи. Я был уверен, что на этом мое участие в команде и закончится, но нет — он нам даже ничего не сказал.
Только потом я узнал, что причиной его злости был вовсе не разговор со Снейпом о нас, а то, что Вуд стал капитаном команды Гриффиндора.
«Добро пожаловать в Ад!» — так Флинт должен был приветствовать не тех, кто приходит в школу, а тех, кто попадает под его руководство. Вылететь из команды можно было за две минуты: не так спросил, не то сказал, не туда посмотрел. Мы с Эдрианом только за первый месяц раз по десять оказывались выбывшими, и ровно столько же раз нас брали обратно. Я терпел, а Эдриана это и вовсе веселило: он даже ставки делал, за что в следующий раз нас выгонят.
Флинт был уверен, что нам это на пользу.
— Чтоб не расслаблялись, — говорил он, но, блядь, мы и так не расслаблялись — пахали как проклятые на поле, тренируясь через день до седьмого пота. Я похудел так, что на рождественские каникулы один из наших домовиков сидел каждую ночь возле моей кровати с подносом еды, чтобы попытаться впихнуть в меня лишний кусок, если я вдруг проснусь.
К ноябрю я даже свыкся с существованием Флинта в своей жизни, с его ебанутыми шутками и угрозами, а когда он притащил Блетчли новехонькие дорогущие перчатки с логотипом Пушек взамен развалившихся от старости, даже испытал нечто вроде уважения. Все-таки вести нашу команду, где, в общем-то, каждый был сам за себя, было нелегко.
А через две недели выяснилось, что перчатки были украдены в квиддичном магазине в Косом переулке. Дебил Флинт не учел, что сынок владельца учится в нашей школе и может узнать эксклюзивные перчатки из тысячи других, а Блетчли при выяснениях сказал, что их принес я. Макгонагалл что-то верещала о поведении в школе, о штрафах и отработках, о воровстве и честном имени учеников Хогвартса; я отнекиваться не стал — не хватало еще оправдываться, — а просто сидел и смотрел на Флинта.
Он не сказал ни слова. Вообще, даже когда меня чуть было не отстранили от квиддича до конца школы — ковырял в зубе и молчал. Хрен знает, с чего я вообще решил, что он за меня заступится — может, то, что... Нет, не знаю. Разве только... Нет. Дурак был.
А когда Гриффиндор нас сделал, все стало еще хуже.
Блядский Поттер оказался хорош — Флинт просчитался по полной программе, не проследив, кто новый ловец у красных. Слизеринская гостиная после игры напоминала помещение, разрушенное военными действиями, даже диван не уцелел. Снейп, между прочим, зашел к нам посреди ярости Флинта, и почему-то до сих пор мне кажется, что разбитый столик у камина — его рук дело.
Правда, именно Снейп остановил Флинта — когда он попытался меня придушить.
Меня это выбесило до невозможности: я играл не хуже самого Флинта, и если уж кого и нужно было душить, то Хиггса, за несколько лет тренировок так и не научившегося нормально тормозить. Но у Хиггся папаша служил в Министерстве на высокой должности, и даже в приступах ярости Флинт отчетливо помнил, кого можно трогать, а кого — нет.
Однажды я не выдержал, и когда Флинт в очередной раз зашел к нам в комнату, начал рассказывать о яде, изобретенном отцом в военные годы. Рассказывал так, чтобы было понятно, что яд невозможно обнаружить никакими способами и что я готов испробовать его на любом, кто будет много портить мне жизнь. Пьюси напрягся, а Флинт и ухом не повел — лег и уснул на моей кровати.
Сука.
Зато мне стал нравиться Вуд.
Он был отчаянным до сумасшествия, спокойно мог сказать что-то вроде:
— Флинт, ты какой-то очень нервный, попросить у Помфри для тебя успокоительного? — и я с трудом сдерживал язвительную ухмылку, глядя на наливающееся кровью лицо Флинта. Правда, тогда же и пришлось драться почти каждый день: Вуд крепко сдружился с загонщиками своей команды, двумя одинаковыми Уизли, и они лезли отстаивать честь своего капитана при любом намеке на его оскорбление. Уизли тогда дрались не ахти, с обоими можно было справиться голыми руками, зато всегда казалось, что я с особым рвением защищаю Флинта.
Блядь, я продался с потрохами.
Мы все равно выиграли — пусть и за счет того, что Поттер вляпался в неприятности в конце года, — но я чувствовал, что влияние Флинта на команду стремительно ослабевает. За его спиной неоднократно звучали оскорбления и обвинения в бездарном капитанстве, он узнал об этом и совершенно потерял над собой контроль.
Я не боялся, но следующий год обещал быть крайне сложным. Впереди ждало лето; я собирался отдохнуть от всего.
*****
— Грэхем?
— Ну.
— Прости меня.
Голос Пьюси звучит искренне и с нотками какой-то вселенской тоски. На его месте должен быть Флинт, но тот не умеет извиняться — да я бы и никогда не простил его.
— За что?
Пьюси молчит, и пытаюсь открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Она пока не поддаются — любое движение ресницами вызывает дикую боль.
— За то, что я тогда согласился с Маркусом, — говорит, наконец, Эдриан, и мне отчего-то становится жаль и его, и себя, и всех вокруг.
В конце нашего четвертого курса, когда мы проиграли Гриффиндору, Пьюси спас Флинта от смерти — после проигрыша тот устроил разборки с Хуч, затем нажрался огневиски и умотал летать на школьной метле. Он врезался в кольцо, сливающееся с чернотой ночи, и разбился бы однозначно, если бы верный Пьюси не нашел его за несколько минут до этого и стихийным выбросом магии не остановил бы падение.
А в этом году Эд пытался достать билеты на матч Сканторпских Стрел, команды, в которую попал Флинт, и даже писал самому Флинту, но тот не удосужился не то что помочь, а хотя бы просто ответить. Но я уверен, что Эдриан все равно нашел способ попасть на игру — слишком сильно он влип во Флинта. Я точно знаю, что это уже не просто слепое обожание своего кумира, а нечто большее — нечто, что убило бы все мое хорошее отношение к Эдриану.
Поэтому я никогда не спрашиваю, а он благоразумно не поднимает эту тему при мне.
Он сидит еще с полчаса, рассказывая новости из школы, затем уходит, и я вновь погружаюсь в воспоминания, проговаривая вслух отдельные слова. Что угодно, любые звуки — только не убивающая тишина.
Раньше я ничего так не боялся.
*****
Летний отдых не удался: Флинт приехал в гости на целый месяц.
Пьюси проболтался, что я его пригласил — и Флинт решил, что это приглашение распространяется на всех желающих. Я впервые в жизни впал в такое бешенство, что домовика, принесшего мне письмо, остальные домовики еще две недели отпаивали Успокоительным зельем.
Флинт не забыл, не сдох по пути и даже не заболел — утром камин пропустил сначала его, а затем счастливого Эдриана, тащившего на себе две сумки. В тот момент я ненавидел одинаково их обоих, всю землю, воздух и даже свой дом, всегда казавшийся мне самым лучшим местом на свете.
Ярость мою приглушила одна-единственная, почему-то только тогда пришедшая на ум мысль: это последний год Флинта в школе. Под аккомпанемент голоса Пьюси, делившегося планами на месяц, я перебирал достоинства и недостатки каждого члена нашей команды и решал, кого я хочу видеть следующим капитаном. В конце второго курса выяснилось, что капитан назначался вовсе не единым решением Снейпа — слово Хуч учитывалось не меньше, — и если мнение Снейпа было загадкой, то с Хуч все было очень просто — она будет голосовать за того, кто играет наименее грязно.
Такой у нас был только один: Пьюси.
Когда я это понял, то даже перестал слышать его голос. Снейп к Эдриану относился отлично — благодаря тому, что Эд сидел со мной на уроках Зельеварения, оценки у него были превосходные, — да и я бы не отказался отдохнуть от ругани в команде, но во мне заговорила банальная зависть. Он играл хуже, чем я, даже Флинт соглашался с этим, и мне не хотелось уступать, раз уж выпала такая возможность.
Я решил сам стать капитаном.
Я даже знал, что на это скажет каждый член команды. И кого взять на место Флинта, и кого убрать. На самом деле, я продумал все во время речи Эда — а говорил он не так уж и долго. Такое ощущение, что я изначально об этом мечтал, а приезд Флинта и его отношение ко всему как к своей собственности подтолкнули мою решимость — захотелось показать всем, что значит быть настоящим капитаном, который может уважать каждого члена команды, а не таким...
Ублюдочным сукиным сыном.
А когда мы вернулись в школу, я узнал, что Флинт продался за место в команде Стрел. Все считали, что Малфой в команде только из-за метел — но Флинт сказал нам правду, лоснясь от счастья, как Вуд рядом с Чарли Уизли. Я помню, что в тот год даже загадал на Рождество, чтобы старший Малфой наебал Флинта по полной и не выполнил обещания, но, к сожалению, желание Флинта оказалось сильнее моего.
Я его презирал, даже несмотря на то, что сам продавался точно так же. Но когда у тебя и так есть все данные для того, чтобы попасть в команду, когда там проходит настоящий отбор, а не такой, как устраивал Флинт в начале каждого года, и, к тому же...
Да нет, я его понимал, на самом деле, — и все равно презирал.
Моя ненависть после проведенного вместе месяца разрослась до такой степени, что слова «ненависть» и «Флинт» перестали существовать по отдельности. Меня раздражало даже то, как он жрет, дышит или ходит — вообще все, что имело к нему отношение. Он всегда был крайне вежлив с Хуч — она вообще была единственной из всей женской половины человечества, кого он не называл тупоголовой бабой, — и я, когда понял, что мне придется следовать по его стопам и повторять все его действия, едва не решился уйти из команды.
Да, пришлось обхаживать Хуч.
Я помогал таскать ящик с инвентарем в подсобку, разгребал трибуны от заваливших их по осени листьев, проверял школьные метлы и снаряжение на пригодность, составлял расписание для команд, интересовался мнением о полетах и игроках — я делал то же самое, что делал Флинт на протяжении всего времени своего обучения.
Но была существенная разница: я заслуживал быть капитаном. Он — нет.
Сейчас это звучит как оправдание, да это и есть оправдание, но тогда я верил в это на все сто. Мысль о том, что осталось всего несколько месяцев — и все изменится, грела меня пуще камина в гостиной, заставляя отбросить все остальные раздумья на потом. Я учился, тренировался, помогал Хуч и вновь учился — забивал все свободное время, чтобы день кончался быстрее, а год пролетел как можно незаметнее. Когда мы вновь проиграли Гриффиндору, а Малфой упустил снитч прямо у себя из-под уха, я даже порадовался: на фоне всего этого моя уверенность в провальной тактике Флинта и в своей правоте только росла. Настроение значительно улучшилось, хотя я старательно напускал на себя хмурый вид каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал о прошедшем матче. Тренировок стало еще больше — нам позарез нужно было обойти Рэйвенкло как минимум на сто двадцать очков, — свободного времени еще меньше, и я впервые с момента поступления в школу по-настоящему наслаждался жизнью.
А потом, в тот день, когда Снейп объявил, что все тренировки и матчи отменяются до поимки того, кто нападает на грязнокровок, Эдриан, измучившись от безделья в нашей комнате, внезапно спросил:
— А ты знаешь, что кое-кто, кажется, в тебя влюблен?
И жизнь покатилась под откос.
*****
Меня больше удивил сам Эдриан, чем его вопрос. Мы никогда не обсуждали ничего такого: скабрезные шуточки про девок были по душе Блетчли, страдания по любви — Дереку, а попытки задрать каждую проходящую мимо юбку — Флинту. После целого вечера, проведенного в их компании, нам с Эдрианом хотелось разговаривать о чем-то более подходящем для отпрысков двух благородных семейств.
Мы и разговаривали: Пьюси много читал, выбирая для этого любую свободную минуту, а потом довольно забавно пересказывал и показывал в лицах содержание книги, меняя в ней все по своему вкусу. Он мечтал и меня подсадить на это занятие, но я читать не любил: мир фантазий не был моим миром. Часто мы обсуждали последние игры, учителей или новости школы, но о чем-то таком личном не разговаривали никогда.
И вдруг.
Потом, когда до меня все же дошел смысл вопроса, я долго ржал. Очень громко, потому что кто-то даже заглянул в нашу комнату и спросил, что такого забавного, но Пьюси промолчал. А я представлял, кому это я такой понравился: обхаживающий Хуч, улыбающийся идиотским шуткам Флинта, вечно лезущий в драку за него тогда, когда он сам был виноват — ну просто мечта любой девки. И тогда же я впервые почувствовал, что, вообще-то, совсем был бы не прочь с кем-нибудь встречаться.
Развлечений мне всегда не хватало, да.
— С чего ты взял?
Эдриан усмехнулся, и я понял глупость своего вопроса. Если бы мы все так не презирали Аврорат, я точно посоветовал бы Эду пойти туда работать. Ему и Веритасерум не нужен, чтобы узнать всё.
— И кто она?
— Хуч, — сказал Эдриан, и я опешил. — Шутка. Кое-кто рыжий.
— С какого курса?
— С четвертого.
Интерес мгновенно пропал. Девки здорово подрастали за лето между третьим и четвертым курсом, и встречаться с какой-то лошадью на голову выше меня не хотелось.
— С Гриффиндора, из команды, — добавил Эдриан, и интерес, подумав, вернулся на место.
В общем-то, наши часто так делали: втирались в доверие к какой-нибудь охотнице или загонщице с чужих факультетов, чтобы узнавать новости команды изнутри. Все об этом знали и никто нам не доверял, но то и дело очередная мисс Смит попадалась в сети к кому-нибудь из Слизерина: каждая считала, что уж к ней-то отношение точно искреннее.
Да вот рыжей там была вроде бы только Спиннет, и то с натяжкой. Или, может, ее волосы казались блеклыми на фоне двух ярких голов Уизли — не знаю, не присматривался. Но, в любом случае, Спиннет мне не нравилась.
О чем я и сообщил Эдриану.
Мне кажется, в тот момент он соображал, следует ли продолжать говорить; и, блядь, лучше бы он промолчал. Но после долгих раздумий он сказал:
— Это не она.
— Не Спиннет?
— Не она, — с нажимом на последнее слово повторил Эдриан. — Это он. Все время смотрит на тебя, когда ты не видишь.
Когда я въехал, что он имеет в виду, то искренне подумал, что Пьюси спятил. Других мыслей на такой бред не нашлось, я ни на минуту не поверил, что он говорит правду.
А потом выяснилось, что рыжий действительно смотрел.
Смотрел везде и всегда, но стоило только поднять голову, как он тут же отводил взгляд. Я натыкался на него в коридорах, в туалетах, в квиддичной раздевалке; если и раньше это было так, то мне стоило проверить свое зрение.
Его нужно было побить, но мне было брезгливо даже проходить мимо него, не то что прикасаться. Их, правда, всегда было двое, но на всякий случай я убирался прочь в любом случае, стоило завидеть вдалеке хотя бы одну рыжую голову. Дошло до того, что даже в нашей гостиной мне начали мерещиться Уизли, и однажды я здорово перепугался, проснувшись и увидев над собой яркую шевелюру. Это оказался Торренс, пришедший разбудить нас с Эдрианом — мы проспали первый урок, — и ему крупно повезло, что я не заехал в него кулаком прежде, чем успел окончательно прийти в себя.
Не скажу, что я был особо против «таких», но мысль о том, что Уизли может думать обо мне в душе или ночью под пологом кровати, вызывала дикую неприязнь.
Я даже не знал его точного имени и называл про себя то Фреджем, то Джордом, то «одним из этих», то еще как. Я до сих пор называю второго «вторым», он не имеет ни лица, ни имени, хоть и похож на Фреда как две капли воды. А тогда я и не хотел знать и понятия не имею, зачем вообще придумывал какие-то имена: стоило выбросить его из головы и забыть как страшный сон.
Впрочем, не скажу, что я так уж много об этом думал: Флинт как-то обмолвился, что хочет поговорить с Хуч о следующем капитане, и несколько недель подряд я засыпал и просыпался с этой мыслью. Потом у него вновь что-то переклинило в его маленьком мозгу, и мы с Пьюси оказались в немилости: нас не звали на общие посиделки в гостиной и не приглашали выпить в комнате Боула и Блетчли. Меня это уже не печалило — к тому времени Хуч называла меня «золотцем» и «сокровищем», — но Эдриан впал в такую тоску, что сидел по вечерам и молча смотрел в окно, не отвечая ни на какие вопросы.
Странно, что я тогда не понял, что он чувствует.
В конце года, в последний учебный день, я при всем факультете громко и отчетливо послал Флинта нахуй, с удовольствием выговаривая каждое слово. Тогда-то мы и подрались, но я высказал все, что накипело во мне за все эти года, и при всей физической боли чувствовал себя как никогда прекрасно. Я уже представлял, как открываю посылку, пришедшую из Хогвартса, достаю капитанский значок, накалываю его на свою мантию и небрежно смахиваю с него несуществующую пылинку.
А в поезде выяснилось, что Флинт остался на второй год.
URL записиНазвание: Мистер Монтегю
Автор: WTF Quidditch 2016
Бета: WTF Quidditch 2016
Размер: миди, 23322 слова
Пейринг/Персонажи: Грэхем Монтегю/Фред Уизли, Эдриан Пьюси, Маркус Флинт, Оливер Вуд, другие члены квиддичных команд Слизерина и Гриффиндора, упоминается Маркус Флинт/Оливер Вуд
Категория: джен, слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: POV Грэхема Монтегю, мат, !kinkфантазии с сексуальными игрушками
Краткое содержание: Жизненный путь Грэхема Монтегю, не самого хорошего студента Хогвартса, не самого хорошего друга, не самого хорошего капитана квиддичной команды Слизерина и не самого хорошего человека.
Ссылка для скачивания: скачать в формате doc, epub, pdf
— Мистер Монтегю, вы меня слышите?
Я слышу и даже нахожу в себе силы, чтобы кивнуть.
— Кто сделал это с вами?
Незнакомый женский голос, скрипучий, мерзкий до невозможности, прорывается сквозь пелену в голове, застилающую разум. В ушах шум такой, что хочется сбежать от любых звуков, побыть в тишине — и мгновенно спина покрывается липким потом.
Только не тишина.
Пожалуйста, только не тишина! Пусть барабанные перепонки разорвутся от грохота шагов, от мерзкого голоса над головой — только не тишина, ни единой больше минуты в жизни!
— Мистер Монтегю, успокойтесь! Позовите колдомедика, с ним что-то не так!
— Грэхем!
— Тише, тише!
— Грэхем, ты меня слышишь? Это мама!
— Подержите руку!
— Погрузить его в сон?
— Ни в коем случае! Он должен бороться!
С чем бороться? Я не понимаю, почему нельзя спать, но сознание не интересуют крики колдомедиков: оно уплывает, медленно погружаясь в пучину черной тьмы, и я не могу ничего с ним поделать.
Кто сделал это со мной?
Последняя, едва уловимая мысль все еще проскальзывает, когда сон окончательно берет надо мною верх. Я знаю ответ и знаю, что я сделаю в первую очередь, когда окончательно приду в себя.
Убью Маркуса Флинта.
*****
Маркус Флинт.
Его имя вызывало неприятные ассоциации с того самого момента, когда он впервые появился на пороге нашего дома. Повел носом, принюхиваясь к запахам в гостиной, оглядел награды отца на полке и скривился так, словно ничего более тошнотворного в своей жизни не встречал.
Отец гордился каждой из этих наград, полученных, между прочим, за изобретение новых зелий, которыми Флинта неоднократно пичкали в школе.
Позже стало понятно, что Флинт не одобряет и не понимает любых наград, кроме квиддичных; он был помешан на квиддиче, даже к гостям—старухам в нашем доме лез с расспросами об их любимых игроках. Но тогда, когда он вместе со своей мамашей приперся на празднование моего десятилетия, я об этом не знал и подумал, что ему просто не понравился наш дом.
Сука.
Флинт мог бы позавидовать нашему дому — после его родовой халупы, когда-то бывшей добротным особняком, даже хижина лесника казалась дворцом, — но Флинт не умел завидовать. Он всегда видел цель перед собой, и если эта цель достигалась кем-то раньше него, впадал в такое бешенство, что даже Пьюси предпочитал отсиживаться в своей комнате.
Правда, в то время я и подумать не мог, что мне придется пересекаться с ним еще неоднократно и даже стать его другом — если Флинт вообще понимал значение этого слова. Тогда, после ухода его семейки, мать навсегда зареклась приглашать их в дом: кроме чистокровности, у них не осталось ничего, что могло бы служить причиной для общения наших семейств. Отец его был глуп как пробка и в первых рядах после войны попал в Азкабан. Собственно, на суды и попытки вызволить его оттуда и ушли все их средства, разве что в подвалах остались какие-то побрякушки: все-таки одевались они с мамашей прилично, да и выбраться за границу иногда могли себе позволить.
И все же первый, кого я увидел в Большом зале на распределении, был именно Флинт.
— Грэхем! — оскалившись, сказал он. — Добро пожаловать в Ад!
И тогда я невзлюбил его еще больше. Он постоянно перемежал свою речь подколками и ржал над ними громче всех, не замечая, что вокруг смеются только те, кто его боится. Вот и тогда: большинство сидевших рядом с ним за столом прыснули, словно сказанное было невероятно смешным.
Я не смеялся. Я никогда его не боялся.
Он, конечно, обладал немаленькими кулаками, но и у меня силы хватало — будь здоров. Однажды на третьем курсе мы с ним подрались, и хоть он потом неоднократно распинался, как он меня сделал, но в Больничном крыле-то мы лежали на соседних койках и вовсе не я стонал от боли всю ночь, пока сращивались кости руки.
Да, так он и сказал:
— Добро пожаловать в Ад! Попадешь к Гриффиндор — твоя жирная мамаша съест тебя на ужин.
Сидящие рядом опять прыснули, а я едва сдержался, чтобы не надавать ему по уродливым кривым зубам. Наверно, все же какой-то страх был: его окружение могло запросто задавить меня своим весом, даже без драки. И пусть он редко пользовался подмогой, но тогда я не знал и об этом: мне он показался тем, кто много нарывается, а потом прячется за спину других.
Я ошибся.
Он просто нарывался, всегда и везде, и с удовольствием лез в драку. Он мог вызвать ссору на пустом месте, словно день, прожитый без чьей-нибудь поломанной челюсти или кровавого синяка, был днем, прожитым зря. Наши его сторонились, особенно перед важными тестами, но он мог войти к кому-нибудь в комнату без приглашения и устроить там заварушку.
Просто так. Ради удовольствия.
И когда шляпа определила меня в Слизерин, первой эмоцией была вовсе не радость. Я понял, что Маркус Флинт будет рядом, сидеть в нашей гостиной, смеяться вместе со своими приспешниками над своими же шутками — и испытал настоящую злость.
А потом я узнал, что он — капитан нашей команды.
*****
В квиддич я влюбился в раннем детстве.
Мне кажется, что я даже родился с квоффлом в руке — по крайней мере, первой моей сознательной игрушкой был именно он. Отец доставал билеты на самые лучшие места, и мы ездили по миру, посещая чемпионаты Франции и России, Новой Зеландии и Бразилии — шикарные стадионы, сильнейшие команды. В моей комнате собралась целая коллекция шарфов, шапок и значков с разноцветной символикой, и если бы вдруг наша семья разорилась, мы бы получили неплохие деньги, открыв квиддичный магазин.
Поэтому узнать, кто капитан, оказалось настоящим потрясением.
Что самое удивительное — Снейп не создавал впечатления идиота. Общался он с нами всегда спокойно, без лишних эмоций, проигрыша нам вроде бы не желал, поскольку всегда проявлял сдержанную радость при победе команды, да и отец отзывался о нем как об одном из лучших зельеваров Великобритании.
И вдруг такой выбор.
Флинт, который на каждой тренировке грозился избить всех до полусмерти, если снитч не будет пойман, Флинт, который впадал в ярость чаще, чем моргал, который одним взглядом отбивал все желание иметь с ним дело — я бы не назначил его главным даже при уборке в школе. Но Снейпу было виднее, и мне пришлось с этим смириться.
Я хотел в команду.
Единственная заслуга Флинта — он пропускал на тренировки любого, даже первокурсников, осуществляя свою главную мечту: впихнуть квиддич в голову всем, кто мало-мальски был в состоянии играть. Мне кажется, он бы с удовольствием организовал матч Слизерин-Слизерин, лишь бы можно было набрать побольше народу, и я этим пользовался: ходил на тренировки, изучал тактики, смотрел ошибки, отмечал слаженность команды. На первой же игре стало понятно, что Слизерин играет настолько грязно, насколько позволяла граница между игрой и исключением из школы, но тактика принесла свои плоды: Рэйвенкло вылетел с разгромным счетом и множеством травм.
А потом была игра с Гриффиндором.
Команда Уизли едва не выиграла, и через месяц весь наш факультет смог спокойно выходить в гостиную по вечерам: Флинт постоянно лежал в Больничном крыле после стычек с вратарем красных. Вуд, конечно, был крепким и достаточно сильным, но совершенно точно недостаточно умным: после проигрыша он сам — сам! — задирал Флинта при любой возможности, словно боль не имела для него никакого значения. Нам это было на руку, Флинт скидывал свое раздражение на Вуда, и даже если их драка заканчивалась без особых увечий, этого хватало, чтобы вечера в нашей гостиной проходили без его приставаний к каждому проскальзывающему мимо ученику.
А я хотел в команду все больше.
Уроки Полетов не давали ничего нового: дома я поднимался на приличную высоту и гонял по нашему двору, только ветер в ушах свистел. Хуч же, помешанная на квиддиче не меньше Флинта, точно так же была помешана на безопасности и особо поиграть нам не давала — полеты напоминали выпас стада баранов, бредущих друг за другом по полю. Мы так и летали: друг за другом, кружком, не имея никакой возможности взлететь выше первых лавок трибуны, и это, блядь, было самым унизительным за весь первый курс. Флинт иногда приходил на тренировку раньше времени и вместе с командой комментировал наши детские метлы, высоту и скорость, словно сам никогда не был на нашем месте, и я мечтал его убить.
Не так, как сейчас. Тогда это было просто слово, не имеющее под собой никаких реальных призывов к действию. Просто хотелось, чтобы Флинт внезапно исчез в Запретном лесу, или был первым, кого утащил к себе под воду кальмар, или... В таком духе.
А потом я услышал, что все в команде Слизерина были друзьями Флинта до того, как попали в команду. Все. До единого. И ни разу за несколько лет капитанства Флинта туда не затесался никто посторонний — даже когда с успехом проходил отборочные.
И у меня осталось всего несколько месяцев, чтобы втереться в его круг.
*****
Мать в молодости хотела стать певицей или актрисой — точных подробностей я не знал.
Она умудрилась сбежать с какой-то труппой и пропутешествовать с ними целый месяц прежде, чем дед вернул ее домой. Сейчас она безумно стеснялась этого увлечения и скрывала его от всех знакомых и даже от меня, но в нашем узком кругу чистокровных очень мало вещей, которые можно сохранить в тайне. Мне, правда, никто об этом так и не рассказал, но я нашел плакат с ее изображением в куче старых квиддичных плакатов в книжном магазине, а то, что знают остальные, стало понятно по совсем не прозрачным намекам, то и дело звучавшим на приемах.
Мне хватило мозгов молчать.
Домовики рассказали мне остальную часть истории под угрозой ухода из дома — по-другому их было не заставить. Я хоть и ржал до слез, представляя мать, одетую в блестки и перья, но гордился ее бесстрашием: не многим бы хватило силы противиться слову деда. Со мной он всегда был довольно мягок, но иногда, когда я творил что-то, недостойное, по его мнению, нашей фамилии, он разговаривал так, что хотелось спрятаться в сарае для метел, лишь бы его не слышать.
Я думаю, что именно от матери мне передался актерский талант.
Я начал смеяться над шутками Флинта.
— Эй, Грэхем! — говорил он, залетая в нашу с Пьюси комнату и разваливаясь на моей кровати как на своей. — Сколько нужно метел, чтобы удержать одного Вуда в воздухе?
Я знал ответ. Ни одной — потому что Вуд настолько неуклюж, что не удержится даже на связке метел. Или две — потому что Вуд не может жить и летать без своего капитана, рыжего Уизли. Или что-нибудь про шотландцев.
— Сколько? — с огромным интересом спрашивал я.
— Ни одной, — отвечал Флинт и ржал на всю комнату, крайне довольный своим кривым остроумием. — Шотландцы настолько неуклюжи, что не удержатся даже на связке метел.
Я его ненавидел. Правда, сейчас я понимаю, что в то время это была просто сильная неприязнь, но мне казалось самой настоящей ненавистью.
И подозревал, что Эдриан о ней прекрасно знает.
С Эдрианом мы сошлись как-то сразу, я даже не успел сообразить, что он появился в моей жизни, как он уже спокойно пользовался моими вещами, подъедал мои лимонные пироги, присланные из дома, и внаглую переписывал мои домашние работы по Маггловедению. Эд нравился всем, кому хотел понравиться, и я не стал исключением. Его побаивались, но не из-за силы, как Флинта, а из-за способности разглядеть малейшие детали во всем на свете.
Он знал все обо всех — и всегда молчал.
То есть разговаривал он много, и с удовольствием, взахлеб, но лил какую-то воду: то про Макгонагалл, то про погоду, то еще про что. Но иногда он мог сказать что-то вроде:
— Я бы на твоем месте заткнулся, Макгрегори, — или поведай нам, где ты был на прошлой неделе, — и я понятия не имел, о чем он, но Макгрегори или кто иной неизменно затыкался и бегом укрывался в своей комнате.
Про меня он знал все. Про мать, хотя я ни разу не заикался об этом, про натянутые отношения с дедом со стороны отца, даже про сворованные из Больничного крыла колбы — там не было ни единого человека в момент воровства, я уверен в этом! И, тем не менее, когда Эд, выполняя задание по Зельям, небрежно спросил:
— А Больничные колбы лучше, чем те, что Снейп дает на уроках? — я ничуть не удивился — привык.
Он видел насквозь каждого и умел выбирать из сплетен факты, и я уверен, что моя ненависть к Флинту не укрылась от его взгляда. Я бы понял его молчание, если бы Флинт был никому не интересным первокурсником, с которого и взять-то нечего, или если бы он ненавидел его так же, как и я. Но Эдриан обожал Флинта настолько, насколько Вуд обожал Уизли, а я — квиддич. И еще стремился попасть в команду — на то же место, что и я, — а летал он так себе.
Ему хватило бы пары слов, чтобы устранить меня со своего пути. Но Эд молчал.
В конце моего первого учебного года команда Слизерина взяла очередной, пятый по счету кубок, а Флинт перед самыми каникулами заявил, что ждет меня на отборочных.
Тогда был первый и последний раз, когда в его присутствии я улыбнулся вполне искренне.
*****
За лето я здорово подтянул свои навыки полетов, что было вдвойне проще сделать, когда рядом кружил Пьюси. Было понятно, что и его навыки значительно улучшаются рядом со мной, особенно когда я учу его держать равновесие или помогаю правильно направлять метлу в сторону, но я ничего не мог с собой поделать — он все равно мне нравился, даже будучи соперником. Он тоже получил приглашение от Флинта, но место было всего одно: Миллс уходил из школы, а Флинт и Даленс, третий охотник, были лучшими друзьями. Объективно я понимал, что Пьюси летает хуже, да и силы у него для бросков меньше, но иногда мне очень хотелось, чтобы он пришел в школу хотя бы на год позже меня.
Потому что он был единственным, кого Флинт не задирал никогда — то ли Пьюси слишком ему нравился, то ли по другим, неизвестным мне причинам, — но шансов попасть в команду с таким отношением у него явно было больше.
Начало года ознаменовалось сразу двумя новостями: в школу пришел Поттер — первая, и Флинт сказал, что Даленс уходит из команды — вторая. А у меня уже был план, как заставить Пьюси слечь в Больничное крыло на время отборочных с помощью отцовских зелий. Сейчас я думаю, что это было бы тем шагом, который навсегда изменил бы все мое будущее: Пьюси обиделся бы до конца жизни и не натворил бы того, что натворил на третьем курсе.
Но тогда я был искренне рад, что все обошлось.
Флинт знал об уходе Даленса с начала лета и нихрена нам не сказал. Наверняка уже тогда у него были на нас вполне конкретные виды, и он специально устроил так, чтобы кто-нибудь из нас подставил второму подножку — его забавляли такие вещи. Потом, уже не помню когда именно, Пьюси признался, что хотел сдать меня Макгонагалл. Я вновь наворовал колб из закаленного стекла в Больничном крыле — занимался приготовлением зелья для самого Пьюси — и когда сообразил, что чуть не пролетел с командой из-за долбанных стекляшек, немедленно утопил их в Черном озере.
С Эдрианом мы остались друзьями.
После так называемых отборочных, на которых Флинт откровенно спал, уткнувшись башкой в перила на трибуне, мы стали равноправными членами команды. Никто не возразил, хотя несколько человек забило гораздо больше голов в ворота — думаю, некоторые попытались нажаловаться Снейпу, потому что вечером Флинта вызвали к нему в кабинет, откуда он приперся мрачнее тучи. Я был уверен, что на этом мое участие в команде и закончится, но нет — он нам даже ничего не сказал.
Только потом я узнал, что причиной его злости был вовсе не разговор со Снейпом о нас, а то, что Вуд стал капитаном команды Гриффиндора.
«Добро пожаловать в Ад!» — так Флинт должен был приветствовать не тех, кто приходит в школу, а тех, кто попадает под его руководство. Вылететь из команды можно было за две минуты: не так спросил, не то сказал, не туда посмотрел. Мы с Эдрианом только за первый месяц раз по десять оказывались выбывшими, и ровно столько же раз нас брали обратно. Я терпел, а Эдриана это и вовсе веселило: он даже ставки делал, за что в следующий раз нас выгонят.
Флинт был уверен, что нам это на пользу.
— Чтоб не расслаблялись, — говорил он, но, блядь, мы и так не расслаблялись — пахали как проклятые на поле, тренируясь через день до седьмого пота. Я похудел так, что на рождественские каникулы один из наших домовиков сидел каждую ночь возле моей кровати с подносом еды, чтобы попытаться впихнуть в меня лишний кусок, если я вдруг проснусь.
К ноябрю я даже свыкся с существованием Флинта в своей жизни, с его ебанутыми шутками и угрозами, а когда он притащил Блетчли новехонькие дорогущие перчатки с логотипом Пушек взамен развалившихся от старости, даже испытал нечто вроде уважения. Все-таки вести нашу команду, где, в общем-то, каждый был сам за себя, было нелегко.
А через две недели выяснилось, что перчатки были украдены в квиддичном магазине в Косом переулке. Дебил Флинт не учел, что сынок владельца учится в нашей школе и может узнать эксклюзивные перчатки из тысячи других, а Блетчли при выяснениях сказал, что их принес я. Макгонагалл что-то верещала о поведении в школе, о штрафах и отработках, о воровстве и честном имени учеников Хогвартса; я отнекиваться не стал — не хватало еще оправдываться, — а просто сидел и смотрел на Флинта.
Он не сказал ни слова. Вообще, даже когда меня чуть было не отстранили от квиддича до конца школы — ковырял в зубе и молчал. Хрен знает, с чего я вообще решил, что он за меня заступится — может, то, что... Нет, не знаю. Разве только... Нет. Дурак был.
А когда Гриффиндор нас сделал, все стало еще хуже.
Блядский Поттер оказался хорош — Флинт просчитался по полной программе, не проследив, кто новый ловец у красных. Слизеринская гостиная после игры напоминала помещение, разрушенное военными действиями, даже диван не уцелел. Снейп, между прочим, зашел к нам посреди ярости Флинта, и почему-то до сих пор мне кажется, что разбитый столик у камина — его рук дело.
Правда, именно Снейп остановил Флинта — когда он попытался меня придушить.
Меня это выбесило до невозможности: я играл не хуже самого Флинта, и если уж кого и нужно было душить, то Хиггса, за несколько лет тренировок так и не научившегося нормально тормозить. Но у Хиггся папаша служил в Министерстве на высокой должности, и даже в приступах ярости Флинт отчетливо помнил, кого можно трогать, а кого — нет.
Однажды я не выдержал, и когда Флинт в очередной раз зашел к нам в комнату, начал рассказывать о яде, изобретенном отцом в военные годы. Рассказывал так, чтобы было понятно, что яд невозможно обнаружить никакими способами и что я готов испробовать его на любом, кто будет много портить мне жизнь. Пьюси напрягся, а Флинт и ухом не повел — лег и уснул на моей кровати.
Сука.
Зато мне стал нравиться Вуд.
Он был отчаянным до сумасшествия, спокойно мог сказать что-то вроде:
— Флинт, ты какой-то очень нервный, попросить у Помфри для тебя успокоительного? — и я с трудом сдерживал язвительную ухмылку, глядя на наливающееся кровью лицо Флинта. Правда, тогда же и пришлось драться почти каждый день: Вуд крепко сдружился с загонщиками своей команды, двумя одинаковыми Уизли, и они лезли отстаивать честь своего капитана при любом намеке на его оскорбление. Уизли тогда дрались не ахти, с обоими можно было справиться голыми руками, зато всегда казалось, что я с особым рвением защищаю Флинта.
Блядь, я продался с потрохами.
Мы все равно выиграли — пусть и за счет того, что Поттер вляпался в неприятности в конце года, — но я чувствовал, что влияние Флинта на команду стремительно ослабевает. За его спиной неоднократно звучали оскорбления и обвинения в бездарном капитанстве, он узнал об этом и совершенно потерял над собой контроль.
Я не боялся, но следующий год обещал быть крайне сложным. Впереди ждало лето; я собирался отдохнуть от всего.
*****
— Грэхем?
— Ну.
— Прости меня.
Голос Пьюси звучит искренне и с нотками какой-то вселенской тоски. На его месте должен быть Флинт, но тот не умеет извиняться — да я бы и никогда не простил его.
— За что?
Пьюси молчит, и пытаюсь открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Она пока не поддаются — любое движение ресницами вызывает дикую боль.
— За то, что я тогда согласился с Маркусом, — говорит, наконец, Эдриан, и мне отчего-то становится жаль и его, и себя, и всех вокруг.
В конце нашего четвертого курса, когда мы проиграли Гриффиндору, Пьюси спас Флинта от смерти — после проигрыша тот устроил разборки с Хуч, затем нажрался огневиски и умотал летать на школьной метле. Он врезался в кольцо, сливающееся с чернотой ночи, и разбился бы однозначно, если бы верный Пьюси не нашел его за несколько минут до этого и стихийным выбросом магии не остановил бы падение.
А в этом году Эд пытался достать билеты на матч Сканторпских Стрел, команды, в которую попал Флинт, и даже писал самому Флинту, но тот не удосужился не то что помочь, а хотя бы просто ответить. Но я уверен, что Эдриан все равно нашел способ попасть на игру — слишком сильно он влип во Флинта. Я точно знаю, что это уже не просто слепое обожание своего кумира, а нечто большее — нечто, что убило бы все мое хорошее отношение к Эдриану.
Поэтому я никогда не спрашиваю, а он благоразумно не поднимает эту тему при мне.
Он сидит еще с полчаса, рассказывая новости из школы, затем уходит, и я вновь погружаюсь в воспоминания, проговаривая вслух отдельные слова. Что угодно, любые звуки — только не убивающая тишина.
Раньше я ничего так не боялся.
*****
Летний отдых не удался: Флинт приехал в гости на целый месяц.
Пьюси проболтался, что я его пригласил — и Флинт решил, что это приглашение распространяется на всех желающих. Я впервые в жизни впал в такое бешенство, что домовика, принесшего мне письмо, остальные домовики еще две недели отпаивали Успокоительным зельем.
Флинт не забыл, не сдох по пути и даже не заболел — утром камин пропустил сначала его, а затем счастливого Эдриана, тащившего на себе две сумки. В тот момент я ненавидел одинаково их обоих, всю землю, воздух и даже свой дом, всегда казавшийся мне самым лучшим местом на свете.
Ярость мою приглушила одна-единственная, почему-то только тогда пришедшая на ум мысль: это последний год Флинта в школе. Под аккомпанемент голоса Пьюси, делившегося планами на месяц, я перебирал достоинства и недостатки каждого члена нашей команды и решал, кого я хочу видеть следующим капитаном. В конце второго курса выяснилось, что капитан назначался вовсе не единым решением Снейпа — слово Хуч учитывалось не меньше, — и если мнение Снейпа было загадкой, то с Хуч все было очень просто — она будет голосовать за того, кто играет наименее грязно.
Такой у нас был только один: Пьюси.
Когда я это понял, то даже перестал слышать его голос. Снейп к Эдриану относился отлично — благодаря тому, что Эд сидел со мной на уроках Зельеварения, оценки у него были превосходные, — да и я бы не отказался отдохнуть от ругани в команде, но во мне заговорила банальная зависть. Он играл хуже, чем я, даже Флинт соглашался с этим, и мне не хотелось уступать, раз уж выпала такая возможность.
Я решил сам стать капитаном.
Я даже знал, что на это скажет каждый член команды. И кого взять на место Флинта, и кого убрать. На самом деле, я продумал все во время речи Эда — а говорил он не так уж и долго. Такое ощущение, что я изначально об этом мечтал, а приезд Флинта и его отношение ко всему как к своей собственности подтолкнули мою решимость — захотелось показать всем, что значит быть настоящим капитаном, который может уважать каждого члена команды, а не таким...
Ублюдочным сукиным сыном.
А когда мы вернулись в школу, я узнал, что Флинт продался за место в команде Стрел. Все считали, что Малфой в команде только из-за метел — но Флинт сказал нам правду, лоснясь от счастья, как Вуд рядом с Чарли Уизли. Я помню, что в тот год даже загадал на Рождество, чтобы старший Малфой наебал Флинта по полной и не выполнил обещания, но, к сожалению, желание Флинта оказалось сильнее моего.
Я его презирал, даже несмотря на то, что сам продавался точно так же. Но когда у тебя и так есть все данные для того, чтобы попасть в команду, когда там проходит настоящий отбор, а не такой, как устраивал Флинт в начале каждого года, и, к тому же...
Да нет, я его понимал, на самом деле, — и все равно презирал.
Моя ненависть после проведенного вместе месяца разрослась до такой степени, что слова «ненависть» и «Флинт» перестали существовать по отдельности. Меня раздражало даже то, как он жрет, дышит или ходит — вообще все, что имело к нему отношение. Он всегда был крайне вежлив с Хуч — она вообще была единственной из всей женской половины человечества, кого он не называл тупоголовой бабой, — и я, когда понял, что мне придется следовать по его стопам и повторять все его действия, едва не решился уйти из команды.
Да, пришлось обхаживать Хуч.
Я помогал таскать ящик с инвентарем в подсобку, разгребал трибуны от заваливших их по осени листьев, проверял школьные метлы и снаряжение на пригодность, составлял расписание для команд, интересовался мнением о полетах и игроках — я делал то же самое, что делал Флинт на протяжении всего времени своего обучения.
Но была существенная разница: я заслуживал быть капитаном. Он — нет.
Сейчас это звучит как оправдание, да это и есть оправдание, но тогда я верил в это на все сто. Мысль о том, что осталось всего несколько месяцев — и все изменится, грела меня пуще камина в гостиной, заставляя отбросить все остальные раздумья на потом. Я учился, тренировался, помогал Хуч и вновь учился — забивал все свободное время, чтобы день кончался быстрее, а год пролетел как можно незаметнее. Когда мы вновь проиграли Гриффиндору, а Малфой упустил снитч прямо у себя из-под уха, я даже порадовался: на фоне всего этого моя уверенность в провальной тактике Флинта и в своей правоте только росла. Настроение значительно улучшилось, хотя я старательно напускал на себя хмурый вид каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал о прошедшем матче. Тренировок стало еще больше — нам позарез нужно было обойти Рэйвенкло как минимум на сто двадцать очков, — свободного времени еще меньше, и я впервые с момента поступления в школу по-настоящему наслаждался жизнью.
А потом, в тот день, когда Снейп объявил, что все тренировки и матчи отменяются до поимки того, кто нападает на грязнокровок, Эдриан, измучившись от безделья в нашей комнате, внезапно спросил:
— А ты знаешь, что кое-кто, кажется, в тебя влюблен?
И жизнь покатилась под откос.
*****
Меня больше удивил сам Эдриан, чем его вопрос. Мы никогда не обсуждали ничего такого: скабрезные шуточки про девок были по душе Блетчли, страдания по любви — Дереку, а попытки задрать каждую проходящую мимо юбку — Флинту. После целого вечера, проведенного в их компании, нам с Эдрианом хотелось разговаривать о чем-то более подходящем для отпрысков двух благородных семейств.
Мы и разговаривали: Пьюси много читал, выбирая для этого любую свободную минуту, а потом довольно забавно пересказывал и показывал в лицах содержание книги, меняя в ней все по своему вкусу. Он мечтал и меня подсадить на это занятие, но я читать не любил: мир фантазий не был моим миром. Часто мы обсуждали последние игры, учителей или новости школы, но о чем-то таком личном не разговаривали никогда.
И вдруг.
Потом, когда до меня все же дошел смысл вопроса, я долго ржал. Очень громко, потому что кто-то даже заглянул в нашу комнату и спросил, что такого забавного, но Пьюси промолчал. А я представлял, кому это я такой понравился: обхаживающий Хуч, улыбающийся идиотским шуткам Флинта, вечно лезущий в драку за него тогда, когда он сам был виноват — ну просто мечта любой девки. И тогда же я впервые почувствовал, что, вообще-то, совсем был бы не прочь с кем-нибудь встречаться.
Развлечений мне всегда не хватало, да.
— С чего ты взял?
Эдриан усмехнулся, и я понял глупость своего вопроса. Если бы мы все так не презирали Аврорат, я точно посоветовал бы Эду пойти туда работать. Ему и Веритасерум не нужен, чтобы узнать всё.
— И кто она?
— Хуч, — сказал Эдриан, и я опешил. — Шутка. Кое-кто рыжий.
— С какого курса?
— С четвертого.
Интерес мгновенно пропал. Девки здорово подрастали за лето между третьим и четвертым курсом, и встречаться с какой-то лошадью на голову выше меня не хотелось.
— С Гриффиндора, из команды, — добавил Эдриан, и интерес, подумав, вернулся на место.
В общем-то, наши часто так делали: втирались в доверие к какой-нибудь охотнице или загонщице с чужих факультетов, чтобы узнавать новости команды изнутри. Все об этом знали и никто нам не доверял, но то и дело очередная мисс Смит попадалась в сети к кому-нибудь из Слизерина: каждая считала, что уж к ней-то отношение точно искреннее.
Да вот рыжей там была вроде бы только Спиннет, и то с натяжкой. Или, может, ее волосы казались блеклыми на фоне двух ярких голов Уизли — не знаю, не присматривался. Но, в любом случае, Спиннет мне не нравилась.
О чем я и сообщил Эдриану.
Мне кажется, в тот момент он соображал, следует ли продолжать говорить; и, блядь, лучше бы он промолчал. Но после долгих раздумий он сказал:
— Это не она.
— Не Спиннет?
— Не она, — с нажимом на последнее слово повторил Эдриан. — Это он. Все время смотрит на тебя, когда ты не видишь.
Когда я въехал, что он имеет в виду, то искренне подумал, что Пьюси спятил. Других мыслей на такой бред не нашлось, я ни на минуту не поверил, что он говорит правду.
А потом выяснилось, что рыжий действительно смотрел.
Смотрел везде и всегда, но стоило только поднять голову, как он тут же отводил взгляд. Я натыкался на него в коридорах, в туалетах, в квиддичной раздевалке; если и раньше это было так, то мне стоило проверить свое зрение.
Его нужно было побить, но мне было брезгливо даже проходить мимо него, не то что прикасаться. Их, правда, всегда было двое, но на всякий случай я убирался прочь в любом случае, стоило завидеть вдалеке хотя бы одну рыжую голову. Дошло до того, что даже в нашей гостиной мне начали мерещиться Уизли, и однажды я здорово перепугался, проснувшись и увидев над собой яркую шевелюру. Это оказался Торренс, пришедший разбудить нас с Эдрианом — мы проспали первый урок, — и ему крупно повезло, что я не заехал в него кулаком прежде, чем успел окончательно прийти в себя.
Не скажу, что я был особо против «таких», но мысль о том, что Уизли может думать обо мне в душе или ночью под пологом кровати, вызывала дикую неприязнь.
Я даже не знал его точного имени и называл про себя то Фреджем, то Джордом, то «одним из этих», то еще как. Я до сих пор называю второго «вторым», он не имеет ни лица, ни имени, хоть и похож на Фреда как две капли воды. А тогда я и не хотел знать и понятия не имею, зачем вообще придумывал какие-то имена: стоило выбросить его из головы и забыть как страшный сон.
Впрочем, не скажу, что я так уж много об этом думал: Флинт как-то обмолвился, что хочет поговорить с Хуч о следующем капитане, и несколько недель подряд я засыпал и просыпался с этой мыслью. Потом у него вновь что-то переклинило в его маленьком мозгу, и мы с Пьюси оказались в немилости: нас не звали на общие посиделки в гостиной и не приглашали выпить в комнате Боула и Блетчли. Меня это уже не печалило — к тому времени Хуч называла меня «золотцем» и «сокровищем», — но Эдриан впал в такую тоску, что сидел по вечерам и молча смотрел в окно, не отвечая ни на какие вопросы.
Странно, что я тогда не понял, что он чувствует.
В конце года, в последний учебный день, я при всем факультете громко и отчетливо послал Флинта нахуй, с удовольствием выговаривая каждое слово. Тогда-то мы и подрались, но я высказал все, что накипело во мне за все эти года, и при всей физической боли чувствовал себя как никогда прекрасно. Я уже представлял, как открываю посылку, пришедшую из Хогвартса, достаю капитанский значок, накалываю его на свою мантию и небрежно смахиваю с него несуществующую пылинку.
А в поезде выяснилось, что Флинт остался на второй год.